– Северус!
У Лили большие глаза, как у затравленной на охоте лани; она бежит через все поле к пруду, и ее острые коленки рассекают все еще высокие после щедрого на солнечные лучи лета луговые травы. Юбка треплется на ветру от быстрого бега, и ее форменные складки играют с ним, как со старым знакомым.
Северус, завидев Лили, наскоро поднимается, опираясь на ствол старого вяза, растущего над самой водой. Он прячет лицо в сальных волосах и закрывает правый глаз ладонью, но на его бледном лице любой синяк расцветает ярче, чем цветы в оранжерее мадам Стебль.
– Что с тобой?
Лили подлетает к нему и не замечает, как он вытягивается в струну, стараясь быть рядом с ней выше, значительнее, заметнее что ли – она смотрит только на его лицо, пальцами отодвигая темные волосы, будто тину и ряску с глади пруда.
– Это он? – ее щеки начинают полыхать ярким огнем, и если бы Лили не была так занята гневом, то она наверняка бы заметила, с каким подобострастным восхищением задерживает дыхание Северус, когда она касается его волос подушечками пальцев. Ему хочется, чтобы в этом синяке она видела лишь его – его самого, а не того, кто послужил его появлению. В конце концов, думает Северус, это даже неважно, и если это привлекает внимание Лили, он готов сам провоцировать Поттера и его дружков, лишь бы она все также касалась его лица, как сейчас.
– Всего лишь синяк, – бросает он и хочет закрыть глаз волосами снова, но слишком боится случайно дотронуться до нее; его сердце колотится так бешено, что дергается кадык. Боль от удара по лицу – унизительного, мерзкого – кажется ему такой несущественной платой за ее близость. Но Лили кипит и бурлит, как котел, который, по недосмотру и глупости, перегрел какой-нибудь недалекий и неумелый зельевар.
– Я… Как он… Почему?!. – впрочем, ее не слишком интересует ответ на этот вопрос; она, щурясь, всматривается за спину Северуса, который хочет дернуть ее за плечи и закричать, что он, он здесь, и ей не нужно смотреть на того, кто стал причиной его внеочередной травмы.
– Лили, я правда в порядке, – он делает вялую попытку, раздираемый досадой и ревностью. Северус даже открывает рот, чтобы от раздираемой ярости сердца крикнуть ей прямо в лицо, что на самом деле, как он думает, ей совершенно неинтересно его самочувствие, его боль, его пережитое унижение – она всего лишь использует это как предлог, чтобы вновь оказаться ближе к нему. К нему! К Поттеру, к этому плебею, грязному выскочке и недоучке, который волочится за каждой легкодоступной юбкой Хогвартса. Но страх потерять ее – ее легкие касания, ее расположение, ее беспокойство – слишком силен, чтобы он мог позволить дать волю своим чувствам.
– Ничего ты не в порядке, – она все еще ищет кого-то за его спиной, но не находит и снова смотрит на него, – Северус счастлив и едва не улыбается во весь рот, но вовремя тормозит себя. – Пойдем к мадам Помфри, – Лили берет его за руку. – Пойдем, тебе нужен компресс из бадьяна, – бормочет она, перешагивая через сухой корень вяза, торчащий изгибом из земли, и он молча восхищается ее познаниями в целебных зельях, и хотя примочка из бадьяна на правом глазу вряд ли добавит ему мужественности в глубоких зеленых глазах Лили Эванс, Северус рад, что сейчас она ушла с ним, и гонит от себя мысли о том, что будет потом, там, в гостиной Гриффиндора, куда ему, увы, закрыт путь.

– Что произошло? – спрашивает Лили, сидя на кушетке больничного крыла, пока Северус держит у правого глаза большой кусок ваты, щедро смоченный в разведенной настойке бадьяна, и щурится, стараясь, чтобы из здорового глаза не вытекали слезы – процесс лечения бадьяном действенный, но весьма болезненный. Он чуть слышно шипит и кусает губы.
Из-за слезящегося левого глазного яблока Северус почти не может разобрать ее очертаний.
Поттер считает, что между нами что-то есть – вот так звучит правда, Снейп отчетливо слышал эту причину от Поттера, по милости которого сейчас вынужден проводить такой редкий солнечный осенний день в замке, прежде чем получил удар кулаком в лицо (вот так по-магловски дико и унизительно!). Но он боится озвучить это Лили. Боится, что даже полуслепо прочтет в ее ответном взгляде насмешку и недоумение – как подтверждение тому, что между ними в действительности ничего нет. Боится, что она объявит об этом Поттеру, и теперь того ничто не будет сдерживать – он будет думать, что Эванс может принадлежать только ему.
Он и сейчас так почему-то думает, но Северус никогда не был оптимистично настроен по поводу умственных способностей Поттера, так что…

...Лили сидит на кушетке, скрестив руки на груди, отчего галстук замялся и поник на рубашке.
Ей кажется, что она почти ухватила нить, из-за которой Поттер все время задирает Северуса, но она, эта нить, кажется ей слишком тонкой, нереалистичной. Северус никогда не пытался стать к ней ближе. Она никогда не думала, что между ними может быть что-то, помимо дружбы и учебника по зельеварению. А еще, вроде бы, Натали говорила, что у Северуса роман с сестрой Амикуса; он противный такой, похож на ястреба, и Лили бы с удовольствием прогуливала бы трансфигурацию, на которую Гриффиндор и Слизерин ходят вместе, лишь бы не слышать его язв и оскорблений.

Лили думает, что это всего лишь в отместку за Амикуса и его безобразный рот. Просто Северус –  еще одна легкая мишень. Просто месть за то, что Поттеру показалось, будто бы Северус улыбнулся – а Лили точно знала, он не мог! – когда Амикус назвал ее, Лили Эванс, грязнокровой падалью на прошлой лекции в четверг.
О драке Кэрроу и Поттера у Хогсмида в субботу днем разве что “Пророк” не дал первую полосу, с досадой думает Лили.
Тогда она позволила себе слишком неосторожный шаг, оценка которому теперь напрашивалась сама собой, пока в нос бил кислый запах бадьянной настойки.
Она позволила себе поцеловать Поттера. На эмоциях, пораженная его самоотверженностью, пока он сидел в гостиной Гриффиндора, дожидаясь профессора МакГонагалл и ее отповеди.
Поттер ничего не боялся – ни скучных отработок, ни розог, ни даже угроз Филча о том, что он когда-нибудь подвесит Джеймса в подземелье за щиколотки на всю ночь и запустит туда летучих мышей. Это не могло не удивлять. Это не могло не привлекать.
Она позволила себе быть восхищенной и благодарной всего раз – это мимолетное мгновение между твердыми шагами Минервы МакГонагалл и любопытствующими взглядами других студентов, которые уже спешили в гостиную, – и прикоснулась к Поттеру губами. Самый первый поцелуй вышел таким нежным и бережным; Поттер дотронулся до ее лица и волос так невесомо и легко, и это так контрастировало с его грубостью и жестокостью. И это не могло не поражать. Это не могло не… привлекать, да.
Поттер конечно же воспользовался моментом, и даже пригласил ее на свидание уже после того, как получил выговор от МакГонагалл, которое, впрочем, пришлось отложить – пока на его посещения Хогсмида наложен запрет. Хотя Лили ответила согласием, и всю ночь воскресенья они целовались в гостиной Гриффиндора перед тлеющим камином, когда Поттер ввалился туда, весь провонявший навозом и флоббер-червями – ему назначили отработки у Сильвануса Кеттелберна, который, после недавней стычки с огненным крабом, чуть не лишился нескольких пальцев на правой руке.

– Лили, – позвал Северус. Он уже стащил с себя примочку с бадьяном и под его правым глазом осталась лишь небольшая ссадина. – Что-то не так?
– Нет, – Эванс тряхнула копной рыжих волос и поморщилась. – Просто задумалась.
– О чем ты написала в эссе по трансфигурации, кстати? – попробовал сменить тему Северус. – Бисер или жемчуг?
– О, – только и произнесла Лили. Вместо эссе о способах трансфигурирования мелких предметов она обнимала Поттера на диване гостиной Гриффиндора. Джеймс выцеловывал дорожку на внутренней стороне ее руки, от него пахло землей, травой, гнилью и грязью – губы были нежными и шершавыми, теплыми, трепетно касались выступающих синеватых вен.
– Тебе нужна помощь? – участливо спросил Северус, нахмурившись. Еще никогда Лили не затягивала с домашним заданием. Еще никогда ему не удавалось предложить ей свои услуги “репетитора”.
– Я совсем про него забыла, – поникла Эванс. – Слушай, Сев, я пойду, – она бегло коснулась его горячей ладонью, а он пропустил вдох. – Давай встретимся вечером в библиотек… Хотя, постой, – она вдруг окинула его внимательным взглядом, – тебе наверное будет больно чита…
– Нет, я приду, – поспешно перебил ее Северус и даже попытался встать, но в этот момент тяжелые двери распахнулись и внутрь вошла мадам Помфри, тут же вскинув руки:
– Мистер Снейп, ну будьте же благоразумны! Кто разрешил вам снимать повязку? Разве вы не знаете, что экстракт бадьяна воздействует на глубинные повреждения только спустя полчаса? А профессор Слизнорт давеча говорил, будто бы вы делаете значимые успехи в целебных травах, – проворчала она, и Снейп покраснел, поспешно прислонив вату к лицу.
– Я приду, – повторил он, снова теряя силуэт Лили из-за жгучей боли, вызывающей слезы.
– Встретимся вечером, – Лили подарила ему слабую улыбку и вышла в холл.

Что ж, наверное она сорвала первый приз за самые короткие отношения в Хогвартсе — начавшиеся в ночь субботы, и закончившиеся в середине дня вторника.

Джеймс, Питер, Римус и Сириус забавлялись в большом зале, запуская заколдованных лягушек из бумаги в сторону стола пуффендуйцев – ладно, стоит признать, что забавлялись лишь трое, а Римус читал учебник по Защите от темных искусств, лишь иногда бросая на Джеймса и Сириуса укоризненный взгляд, когда зачарованные лягушки норовили залезть под юбку нескольким пуффендуйкам, чем вызывали тонкий высокий визг с одной стороны и одобрительное улюлюканье – с другой.
– Ты! – громко окликнула Джеймса Лили и двинулась в его сторону. – Я знаю, что ты сделал!
Римус вздохнул и закрыл книгу, поспешно убирая ее в сумку.
– Думаю, нам стоит уйти, – осторожно сказал он, глядя на то, как приближается к ним Лили.
– А мы не можем остаться на представление? – наигранно робко поинтересовался Петтигрю, начав, однако, подниматься с лавки. – Я лягушку забыл, подожди, – и он сделал исподтишка взмах волшебной палочкой, так, чтобы чары, приманивающие обратно его “игрушку” задрали юбку одной из студенток Пуффендуя особенно неприлично.

Если Пэнси Паркинсон не заслужила того, чтобы получить на каждый существующий праздник самый прекрасный подарок, а в абсолютно любой день тоже что-то приятное, то кто вообще заслужил? Она вела себя просто образцово совершенно со всеми, была приветлива и мила, закрывала все свои академически долги вовремя и с оценками, которыми гордились родители! Так что ну разве она не заслуживала того, чтобы купить себе что-то. Никаких вопросов, ведь ответ был очевиден.

Итак, когда у нее было то самое настроение побаловать себя чем-то приятным, Пэнси именно это и сделала – пошла за покупками сначала по самым любимым магазинам, а потом в первые встречные. Однако найти себе что-то стоящее, когда желание пройтись за покупками спонтанное, весьма сложно. Так что девушка тратит по меньшей мере пару часов, чтобы ничего не найти и заесть свое горе вторым рожком мороженого за день.

Но только Пэнси не собиралась сдаваться и идти домой с одним лишь пакетом прекрасной пары туфель! Еще чего! Так что пока решается вопрос о том, в какой магазин пойти дальше и стоит ли вообще продолжать тратить время в этой части города, глаза то и дело скачут по толпе вокруг. А люди вокруг весьма разнообразные и движутся в самом хаотичном состоянии на свете.

Самое забавное – ребенок в красном свитере, который раз за радом подкидывал мяч и никак не мог его поймать. На втором месте взрослый парнишка, который крутился вокруг, смотрел на часы и  ждал начала своего свидания, но то ли его кинули, то ли он пришел слишком рано. Третье же у Драко Малфоя, которого девушка, о ужас, не заметила сразу!

Само собой первое правило хорошего настырного этикета: иди и поздоровайся! Но что в этом веселого? Тот явно что-то искал, а еще не имел чести позвать ее пройтись по магазинам. Из-за этого Паркинсон решает сначала разузнать да просто посмотреть на страдания любимого друга.

Однако как много от него она ожидает, так мало от него получает. Иначе говоря, Драко не спешит плакать по среди улицы и валяться в грязи, как и не кричит в небеса, взывая к милости Пэнси. Это ее само собой расстраивает, но мороженое заканчивается, так что и делать ей особо и нечего больше. Так что девушка идет здороваться с Малфоем, слишком поздно удивляясь тому, что тот в принципе один тут бродит. Хотя и кто знает, вдруг Крэбб или Гойл где-то неподалеку.

— Выглядишь паршиво, Драко, — тянет Пэнси, подходя достаточно близко, чтобы ее услышали и обратили внимание. – Потерял что-то?

Еще было предположение пошутить о дне рождения миссис  Малфой, о котором парень благополучно забыл, но как же это было бы ужасно, если это действительно было так. Да и кто даже поверит, что кто-то мог забыть про его мать! (ха)

— О Моргана! Ты палочку потерял?!

Пэнси уже была знакома с Поттером достаточно, чтобы понять, что это вообще что-то гриффендорское. Гермиона, конечно же, была не такой «гриффендоркой», но кто знает какие проклятия они могли были передать! То, что их факультеты вообще общались было чем-то странным, так что магия Хогвартса тоже могла быть весьма шокирована таким поворотом. В общем, потерянная палочка – вполне жизнеспособный ответ на вопрос о столь… поникшем состоянии Драко. Да и, Мерлин, пожалуйста, пусть это будет так! Пэнси уже готова припоминать этот момент парню всю его оставшуюся жизнь.

Фрэнк был недоволен собой. Маленькое тельце прижатое к стене, такая беззащитная и беспомощная. Откровенно говоря, Легион был взбешен, что ему пришлось так позорно сбежать из того переулка, совершенно ничего не сделав существенного. В его руках все еще было то фантомное нежное ощущение чужой кожи, в уши так и било трепетом маленького испуганного сердечка, бившегося, словно об ребра, в груди девушки.
Отдышавшись на улице от приступа «злой руки», как назвал это явление Фрэнки, парень быстро нагнал девушку и уже двигался за ней на солидном расстоянии, не подходя, а наблюдая издалека, чтобы его нельзя было заметить. Так они все же добрались до жилья рыжей девчонки. Легион остался снизу, не заходя в здание.
Он оббежал несколько раз дом, в итоге обнаружив нужное окно и по свету в этот поздний час, определил, где жила Микаэла. Ему потребовалось постараться, чтобы забраться наверх. Но эти домишки были словно приглашением для ловкого маньяка. Фрэнк мертвой хваткой вцепился в водосточную трубу и быстро поднялся на нужный уровень, поравнявшись с высотой пожарной лестницы, после чего отпружинив от трубы и стены, смог допрыгнуть до лестницы, вцепившись в нее пальцами. Зависнув над землей в нескольких метрах, Моррисон слегка раскачался и ловко подтянулся вверх, закидывая свое худое тело одними руками. Так Фрэнк оказался на пожарной лестнице, немного погодя добравшись до мансарды, он по краю аккуратно пробрался к окну. И не ошибся, это явно была комната его цели.
Он спускает с головы капюшон, заглядывая в окно с одного края, буквально одним глазом, пытаясь высмотреть девушку в комнате. Некоторое время ничего не происходит, только картина соответствующего хозяйке помещения, статично предстает глазам Фрэнки. Но немного погодя, его взору показывается хозяйка дома – лишь махровое полотенце закрывает ее тело, заставляя Моррисона тяжело втянуть прохладный ночной воздух и нервно сжать кулаки до побеления костяшек пальцев.
Свет меркнет. Вместо них горят свечи и дым от каких-то трав обволакивает комнату. Что-то это напоминает, до боли знакомое ощущение, словно сущность так стала немного ближе, проведя когтистыми лапами по спине и затылку Фрэнка. Этот ритуал открывал проход для девчонки туда, куда нельзя было смотреть. Видимо это и не нравилось сущности, ей не нравилось, что кто-то слишком открыто подглядывает. И она хотела ненужного свидетеля забрать. Теперь Легион понял, сущность хотела ЕЕ туда. Чтобы она страдала в ее мире, в ее плане, а не здесь. Не было смысла пугать, мучить или убивать девушку тут.
Но как он мог ее вытащить? Видимо без его помощи рыжую девчонку нельзя было затащить. Фрэнк был маяком или чем-то вроде этого. Глаза и руки самой твари? Непостижимое зло все это время смотрело на чужой мир через его глаза или оно настолько вездесуще, что посредник нужен лишь как маленькое звено? Моррисон нервно посмотрел в темноту неба. Пустота не откликнулась с ответом, но вернувшись взглядом к окну, заметил, что свечи больше не горели, лишь дымка в легком свете полумесяца, кружилась у самого потолка.
— Немного старых навыков, — Фрэнк приложился к стеклу, очень аккуратно надавил на раму и слегка повозившись смог открыть слегка приоткрытое окно. Мягко перевалившись через проем, Фрэнк задвинул окно, чтобы слишком сильный сквозняк не поднял шума. После чего навис над постелью жертвы, раздумывая над своими дальнейшими действиями.
Она металась во сне, собирая руками и ногами постельные принадлежности, цеплялась за него руками, словно пытаясь выбраться. Фрэнк так и чувствовал скрежет маленьких мандибул того кромешнего зла через эту девушку. Он мог схватить ее за шею и задушить, пока она металась во сне, но это было не то. Он чувствовал это сейчас сильнее прежнего, а поэтому просто смотрел, как она мечется в живом кошмаре.
Так несколько минут Моррисон наблюдал за девчонкой, пока его руки не потеряли покой. Он все же схватил ее за нежную и тонкую шею, слегка сжав ее своей ладонью. Такая беззащитная… но он не мог этого сделать. Не сейчас. Всем своим нутром он чувствовал, что было рано. Поэтому отпустил ее шею, проведя пальцами по щеке. Даже с какой-то странной нежностью, после чего отступил к окну, приоткрывая его и собираясь уйти…
Обернувшись напоследок, он в недоумении застыл, наблюдая скрючившуюся в воздухе фигуру.
— Какого… хера? — не дожидаясь развязки, Моррисон поспешил оттуда убраться, захлопнув за собой окно и спрыгнув по трубе вниз.

Фрэнк был недоволен собой. Маленькое тельце прижатое к стене, такая беззащитная и беспомощная. Откровенно говоря, Легион был взбешен, что ему пришлось так позорно сбежать из того переулка, совершенно ничего не сделав существенного. В его руках все еще было то фантомное нежное ощущение чужой кожи, в уши так и било трепетом маленького испуганного сердечка, бившегося, словно об ребра, в груди девушки.
Отдышавшись на улице от приступа «злой руки», как назвал это явление Фрэнки, парень быстро нагнал девушку и уже двигался за ней на солидном расстоянии, не подходя, а наблюдая издалека, чтобы его нельзя было заметить. Так они все же добрались до жилья рыжей девчонки. Легион остался снизу, не заходя в здание.
Он оббежал несколько раз дом, в итоге обнаружив нужное окно и по свету в этот поздний час, определил, где жила Микаэла. Ему потребовалось постараться, чтобы забраться наверх. Но эти домишки были словно приглашением для ловкого маньяка. Фрэнк мертвой хваткой вцепился в водосточную трубу и быстро поднялся на нужный уровень, поравнявшись с высотой пожарной лестницы, после чего отпружинив от трубы и стены, смог допрыгнуть до лестницы, вцепившись в нее пальцами. Зависнув над землей в нескольких метрах, Моррисон слегка раскачался и ловко подтянулся вверх, закидывая свое худое тело одними руками. Так Фрэнк оказался на пожарной лестнице, немного погодя добравшись до мансарды, он по краю аккуратно пробрался к окну. И не ошибся, это явно была комната его цели.
Он спускает с головы капюшон, заглядывая в окно с одного края, буквально одним глазом, пытаясь высмотреть девушку в комнате. Некоторое время ничего не происходит, только картина соответствующего хозяйке помещения, статично предстает глазам Фрэнки. Но немного погодя, его взору показывается хозяйка дома – лишь махровое полотенце закрывает ее тело, заставляя Моррисона тяжело втянуть прохладный ночной воздух и нервно сжать кулаки до побеления костяшек пальцев.
Свет меркнет. Вместо них горят свечи и дым от каких-то трав обволакивает комнату. Что-то это напоминает, до боли знакомое ощущение, словно сущность так стала немного ближе, проведя когтистыми лапами по спине и затылку Фрэнка. Этот ритуал открывал проход для девчонки туда, куда нельзя было смотреть. Видимо это и не нравилось сущности, ей не нравилось, что кто-то слишком открыто подглядывает. И она хотела ненужного свидетеля забрать. Теперь Легион понял, сущность хотела ЕЕ туда. Чтобы она страдала в ее мире, в ее плане, а не здесь. Не было смысла пугать, мучить или убивать девушку тут.
Но как он мог ее вытащить? Видимо без его помощи рыжую девчонку нельзя было затащить. Фрэнк был маяком или чем-то вроде этого. Глаза и руки самой твари? Непостижимое зло все это время смотрело на чужой мир через его глаза или оно настолько вездесуще, что посредник нужен лишь как маленькое звено? Моррисон нервно посмотрел в темноту неба. Пустота не откликнулась с ответом, но вернувшись взглядом к окну, заметил, что свечи больше не горели, лишь дымка в легком свете полумесяца, кружилась у самого потолка.
— Немного старых навыков, — Фрэнк приложился к стеклу, очень аккуратно надавил на раму и слегка повозившись смог открыть слегка приоткрытое окно. Мягко перевалившись через проем, Фрэнк задвинул окно, чтобы слишком сильный сквозняк не поднял шума. После чего навис над постелью жертвы, раздумывая над своими дальнейшими действиями.
Она металась во сне, собирая руками и ногами постельные принадлежности, цеплялась за него руками, словно пытаясь выбраться. Фрэнк так и чувствовал скрежет маленьких мандибул того кромешнего зла через эту девушку. Он мог схватить ее за шею и задушить, пока она металась во сне, но это было не то. Он чувствовал это сейчас сильнее прежнего, а поэтому просто смотрел, как она мечется в живом кошмаре.
Так несколько минут Моррисон наблюдал за девчонкой, пока его руки не потеряли покой. Он все же схватил ее за нежную и тонкую шею, слегка сжав ее своей ладонью. Такая беззащитная… но он не мог этого сделать. Не сейчас. Всем своим нутром он чувствовал, что было рано. Поэтому отпустил ее шею, проведя пальцами по щеке. Даже с какой-то странной нежностью, после чего отступил к окну, приоткрывая его и собираясь уйти…
Обернувшись напоследок, он в недоумении застыл, наблюдая скрючившуюся в воздухе фигуру.
— Какого… хера? — не дожидаясь развязки, Моррисон поспешил оттуда убраться, захлопнув за собой окно и спрыгнув по трубе вниз.

о люси грей бэйрд  слагают баллады только знающие, ведающие и сочувствующие, таких на самом деле немного в ее шестнадцать прожитых лет, их с трудом наберется на десяток пальцев руки; их обозначения сухо вписываются в анкету трибута, что наскоро заполняет кориолан сноу в выделенной пятнадцатиминутной передышке, в хевенси-холле, своим аккуратным почерком. люси грей с любопытством смотри на табель, где уже совсем не хватает места для ребят из ансамбля - ее семьи, после того как внесен статус - сирота, с обширными пометками, что растягиваются чернилами на белом полотне листа.

о ней вспоминают несмело, словно боясь потревожить без того ноющие вечерами раны [обрушить на себя кару старого мэра липпа, которого за глаза обвиняют в пропаже и не только кови] - мод беж с трудом скроет дрогнувший голос, все еще, где-то в глубине души, надеясь что в паб вот-вот заскочит люси грей в цветастой юбке и с извечной улыбкой на губах. только люси грей бэйрд - всего лишь туманное воспоминание в дымке, что с наступлением холодов оседает на берегу озера, укрывает покосившийся от времени домик на опушке леса, минуя луговину. о ней больше не судачат на перекурах миротворцы, которым довелось побывать на вечернем концерте [люси грей по секрету говорит, что они их главные зрители - по сути, единственные, у кого достаточно денег, чтобы заплатить за их выступление в двенадцатом, в противовес - редким заказам от жителей, что складываясь нанимают их на несколько свадеб, разом], таких в казармах остаются единицы, что не были сменены по назначениям в разные части панема, не судачит и  старая тетушка на торговой улице дистрикта за то, что уж сильно взъелась на нее мэрова дочка. о жизни люси грей напоминает только выписка в журнале жителей двеннадцатого и несколько старых записей с десятых голодных игр, пленка с которых со временем  придет в негодность, искажая ее  дрожащий голос, но оставляя в памяти прямой взгляд.

о ней говорит и каска хайботтом [люси грей помнит его по сухим, сдержанным фразам, в которых он желает ей хорошего пути до дистрикта, утверждая, что все, что мог, ментор сноу, для нее уже сделал. и даже больше. - фраза, которая не сразу заставляет задуматься о том, что звучит вообще-то херово. не для нее, для кориолана] склоняя голову вбок, словно пытаясь уличить во лжи - расстроилась твоя певчая птичка? а вот мне сообщили, что девчонка пропала - неудачное стечение обстоятельств, где между строк чувствуется напряженное - буду следить.

люси грей бэйрд - призрак двеннадцатого дистрикта.

сколько себя помнит люси, окружающий ее мир был серый [под стать ее имени - люси грей] или дело было лишь в угольной пыли, что оседала на всем, куда только мог упасть ее взор - пачкала тонкие пальцы, въедалась в кожу - не оставляла возможности отмыться начисто, в дистрикте под номером двенадцать. портила цветастые юбки, превращала некогда буйство красок, на любимом матушкином платье, в блеклое подобие того, что когда-то было так дорого маленькой девочке. кажется, в совершенно другой жизни; той самой, где воздух был чистый, а кови не сковывали рамки и границы навязанные волей капитолия - планирумое ограждение под напряжением; где на крохотных ладошках еще не было багрового отпечатка, а она не сорвала свой голос в крике, пока ее уводили миротворцы, оставляя холодеющее тело матери на пыльной дороге в растекающейся луже крови [с затравленным взглядом окружающих, что делают вид о своей непричастности], - единственном ярком цвете в этой серой действительности. люси грей - любит цвета. люси грей улыбается, когда говорит, что ее матери проломили голову миротворцы лишь за то, что она пыталась сохранить семью вместе. нынче это всего лишь воспоминание.

сколько себя помнит люси грей, у нее никогда не было дома. по крайней мере в привычным многим понимании - обшарпанные стены,  протекающий потолок и постоянная рутина возвращения на одно и то же место. даже если власти в капитолии, действительно, считают, что им удалось загнать бродячий народец в один из отдаленных дистриктов, словно и без кови, коих местные обходят стороной большую часть времени, в этом, всеми забытом месте, не хватает голодных ртов. домом для нее был бродячий ансамбль, в котором она выступала. иногда, по вечерам, им удавалось договориться с владельцем паба в угольной деревушке, что местные нарекли не иначе как шлаком, за ужасные условия проживания и близость к шахтам. домом для нее были собственные баллады и песни, что когда-то пела ей матушка в особо тревожные вечера, луговина и целый мир. даже если сейчас он ограничивался блеклым сумраком двенадцатого дистрикта. домом для нее почти стал один единственный человек.

люси грей смеется, когда тянет сладкую фразу "как тебе будет угодно, дорогой". словно мнение хоть кого-то в капитолии имеет значение для нее, по поводу кочевой жизни ее большой семьи. если капитолийцам так спится спокойней, от осознания, что никто больше не способен пересекать границы дистриктов свободно, бред, - люси грей готова это им дать. ложь во благо и лукавый взгляд. тронутые в улыбке губы, не скрываясь от направленной на нее камеры, словно не она была в клетке, на потеху, не чувствовала под боком напряжение собственного ментора, которому всего мгновение назад бросила тихую насмешливую фразу - лови момент. это всего лишь шоу - пусть даже на выживание. ее выживание. а кови любили и умели устраивать шоу, больше всех, в своем окружении, это любит делать люси грей.

сколько себя помнит люси грей, ее жизнь всегда была связана с болью. и не важно боль ли это в душе, когда билли бурый на разный лад просит прощения стоя в серой толпе таких же обреченных на жатву, за проигранную им ставку - имя ее собственное, которого скорее всего не было на клочке бумаги, что вытянул мэр липп из холщового мешка. рыжеволосая мэйфэр слишком ядовито улыбается,  даже на вкус смотрящих трансляцию, люси грей думает о том, что пора девчонке познакомится с  ее новой подружкой, что убаюкана тихим пением бэйрд вечерами. люси грей думает о том, что у них с билли по итогу не получилось бы ярких цветов, лишь грязная мешанина. а кови любят цвета, особенно сильно их любит она.

или эта боль физическая, когда она сдирает собственные пальцы в кровь, лишь бы поднять каменную глыбу, что придавила ее ментора. сознание вопит о том, что ей бы бежать, вот, она возможность; только, люси грей не способна оставить в опасности того, кто протянул ей руку помощи, - не сейчас. даже если иллюзий насчет капитолийского мальчика у нее почти нет - каждый добивается чего-то только им известного. люси грей просто хочет выжить - любой ценой. хочешь с чего-то начать? будь добр поверить, что я могу выиграть. шепчет ему надрывно - не дай мне умереть на этой арене сегодня.  но, в итоге люси грей знает это наверняка, что боль - это хорошо.

даже если след на ноге, от удара, ноет в пасмурную погоду, а плечо заходится зудящим жаром. молитвой известным богам, в которых совершенно не верит, чтобы пуля прошла по касательной, так как ее знаний не хватит, чтобы вылечить такого рода ранения - горькая улыбка касается губ. все же она была права на его счет. от этого не становится менее больно, когда его крик больше не разносится в лесной чаще, а сойки уже не подхватят ее песню на разный лад.
боль всегда означает, что ты жива.
жива вопреки всем стараниям, забившаяся в вентиляционную трубу или спрятавшаяся под ареной - возможно, в большей степени, благодаря кориолану сноу.

ирония - его же стараниями чуть не сведена в могилу.

сюда пост

Малфой-мэнор на фоне зимнего яркого солнца смотрелся зловещим пустым замком с большим собранием несчастных судеб, кем-то скомканных там на втором этаже. Тео немного щурился, рассматривая его и опираясь рукой на холодный каменный фасад летней беседки. Его шею небрежно закрывал тонкий шарф черного цвета, а теплая мантия была полностью расстегнута. Зима в этом году ощущалась как-то странно: чересчур морозно и одиноко. Но завтра они все возвращались домой, в Хогвартс.
— Когда ты собираешься ей сказать? — Ветер будто бы подхватил последние два слова и ударил ими по вискам обоих волшебников, от чего они сразу же скривились.
— Не суйся в это, Нотт. — Драко резко развернулся в сторону лучшего друга и недовольно усмехнулся, крепко сцепив руки в кулаки в карманах своей мантии. — Мне не до этого. Да и ты сам знаешь.
— Знаю что? — Тео знал. Частично, но знал.
— Что это ... — Бесполезно. — Что это невовремя. Успею после.
— Мм, я ни на что не намекаю, время – дикое, — изо рта рваными кусками прорывался пар, — но оно может уйти.
— Ты решил заняться нравоучениями? — Драко шагнул к нему навстречу, но Нотт даже не пошатнулся. Игра уже началась.
— Нет, это было бы скучно. Мне не нравится, что ты страдаешь.
В серых глазах Драко что-то блеснуло, и он на миг застыл, напоминая мрачную восковую фигуру.
— Не неси чушь. — Ему захотелось ударить Нотта, но удалось сдержаться. — Страдаю?! Слушай, ты даже не представляешь, что...!
— Что? Расскажи. — Тео склонил голову набок.
— Потом. — Драко придирчиво смахнул собравшийся на плече снег и мельком посмотрел в сторону мэнора. Оттуда веяло страхом.
— Я не смогу тебе помочь.
— Никто не сможет мне помочь.
Послышался сдавленный смешок.
— Вот этот твой образ, — Тео лениво описал в воздухе что-то похожее на знак бесконечности, — сейчас бы точно понравился девчонкам с четвертого курса. — По-кошачьи довольная улыбка и тающие снежинки на темных вьющихся волосах делали Нотта героем волшебных сказок, а ещё очень нравились однокурсницам. — С её курса.
— Я тебя сейчас вышвырну отсюда. — На бледном лице нервно заиграли желваки, и в унисон с ними кулаки снова оказались свободными от мантии.
— Нельзя применять магию вне школы, а врукопашную у тебя нет шансов, Малфой. Впрочем, — Нотт всё-таки сделал пару легких шагов назад, разведя руки в разные стороны, — с магией ты бы меня тоже не осилил. — Его колючий смех мигом заполнил пространство вокруг них.
— Что?! — Казалось, Драко ждал какой-то особенной команды, чтобы сорваться. И Нотт её играючи озвучил. Под ногами громко скрипнул снег, после чего они резко рухнули в соседний высокий сугроб. Тео не собирался сдаваться, а Драко совершенно себя не сдерживал. Все кровавые ссадины потом как-нибудь решит колдомедицина, зато на короткое время им обоим удалось стать безмятежными шестикурсниками.

Пэнси Драко нужен для всего. Он ее первый друг, первая любовь, первый враг, первый среди всех. На нем сошлась ее история в детстве, но взрослая жизнь, война и собственные решения развели по разным сторонам. Иногда она пишет ему письма, иногда отправляет их, а иногда просто сжигает. Иногда она отправляет ему подарки, а иногда посылает ревуны. А каждый раз, когда удается встретиться, то тянет в объятия и обнимает так крепко, что кости хрустят, а уголки губ от улыбки рвутся. Он — ее история из детства, кому расскажет всю правду и ответит на каждый вопрос. Единственный, кого она не хочет и не будет отпускать.
Но кто она для Драко — решать уже вам.

В день их свадьбы температура превысила среднюю норму на пару градусов. Казалось, что природа (основное действо происходило на улице) радушно принимала новую молодую чету Малфой. Астория спокойно и приветливо общалась с гостями, вежливо принимая комплименты своей юной и свежей красоте и поздравления с серьезным событием в её недавно начавшейся взрослой жизни. Нарцисса несколько раз отмечала, как уверенно держалась новоиспеченная миссис Малфой, и как грациозны были её жесты и взмахи ресниц – Астория чувствовала себя под увеличительным стеклом, поэтому к концу вечера у неё невыносимо болели спина, ноги и сводило руки от вечного держания их на уровне талии в полусогнутом виде. Она знала, что никакой первой брачной ночи у них не случится – Драко так сильно злился и нервничал, что вряд ли мог позволить себе притронуться к молодой жене, а ей поначалу, конечно, становилось дичайше страшно при мысли о том, что его руки начнут стягивать с неё платье и нижнее бельё, но, убедившись в его шатком состоянии, она на удивление успокоилась. Он лишь молча проводил её до спальни и оставил одну – это было лучшее, что произошло с ней в тот памятный день, отразившийся на нескольких колдографиях в их поместье. В ту ночь она совсем не спала – решалась её судьба, в которой Астория сама принимала управляющую роль. Она больше не принадлежала своей семье, муж какое-то время предпочитал делать вид, что её не существовало рядом, поэтому у неё оказалось достаточно времени, чтобы всё обдумать. В восемнадцать лет, конечно, подобные решения давались с трудом и получилось наломать дров, ожидая какого-то участия от Драко, но по прошествии множества пустых и одиноких дней Астория вдруг осознала, что никто не мешал ей жить и делать то, что желала её душа – вот только для этого стоило выработать правила. Что-то вроде собрания аксиом, благодаря которым всё должно получаться так, как ей надо. Единственное, чего не учла ещё совсем молодая Астория – так это то, что подобное нарабатывалось с опытом. Поэтому набивались шишки, ломались уверования в идеальную супружескую жизнь и отношения с мужем трансформировались в нечто выгодное им обоим – легкий, непринужденный союз, от которого никто из них ничего не ждал, кроме, разве что, цепкой поддержки друг друга.
С этого и начались когда-то отношения Астории и Драко – взаимовыгодная поддержка, которая с каждым годом обрастала новыми обязательствами и ощущениями.
И когда-то рядом с поддержкой невесомо появились сильное уважение, искренняя забота, настоящее беспокойсто, взаимный интерес и негласная уверенность друг в друге. Тори могла лишь мельком взглянуть на мужа на нашумевшем рауте – и он всё понимал, красиво подхватывая её под руку и уводя в сторону, изображая жгучее желание с ней поговорить сию же минуту. Иногда им приписывали испепеляющую страсть – всё благодаря тем самым знаменитым падениям на высоких каблуках прямиком в объятия мужа. Драко не мог не делать красиво, поэтому их даже когда-то случайно запечатлели для светской хроники: Астория на весу проводила по его груди, а Драко – крепко, но нежно держал её за талию (если б не воспитание, летели бы острые проклятия друг в друга!). Они оба чудесно исполняли свои роли. Пока не стали заигрываться и что-то сломалось в этом безупречном семейном театре.
Единственное, что с годами не изменилось – это положение их сил. Астория всегда была сильнее Драко. Он, наверное, и не замечал, а она никогда не акцентировала на этом внимание. Секрет оказался прост – Тори со временем позволила себе проникнуться к мужу (дружески, но..). Не ради него, а ради себя. Искренне смеялась над его колючими шутками, открыто наслаждалась их тет-а-тет беседами, сочиняла для них маршруты для путешествий и невзначай пачкала его безупречную рубашку апельсиновым джемом во время завтраков – отчего они порой опаздывали на важные встречи, и Драко громко сокрушался всю дорогу, после вымученно изображая приветливость на очередном променаде с какими-то там особенными знакомыми. Тори подтрунивала над ним и одновременно с этим заботливо укрывала его пледом, когда Драко, уставший после своих вселенски важных и секретных дел, засыпал в кресле у камина. Она тайком рассматривала его, облокотившись на каменные перила старого темно-серого балкона в Малфой-мэнор, пока муж гулял в весеннем парке с сыном в коротких штанишках и что-то увлеченно рассказывал их славному малышу, который явно понимал отца через слово, но крайне внимательно слушал.
Астория поступила мудро, но когда принималось это решение, она, конечно, не представляла – насколько оно окажется верным.
Безусловно, в самом начале Тори думала о том, что когда-то холодный Драко мог бы проникнуться к ней чувствами и она, возможно, ответила бы ему тем же. Но годы шли, а неприступное выражение его лица и ледяное отношение не менялись. Наверное, со временем придумалось бы что-то ещё, но как-то зимним вечером их дружба с Тео переросла в нечто большее, перечеркнув собою все хотя бы мало-мальские выдумки про крепкую любящую семью. Вернее, они ею стали, просто не в том ключе, какой, видимо, им был необходим. В одном Драко и Тори сходились точно – бесконечная любовь к сыну, только приумножающая их уважение и внимание друг к другу.
И вот сейчас, когда он так по-звериному несчастно метался внутри себя – его выдавал палыхающий болью взгляд – Астория вдруг всё поняла. Про себя. Про него. Про них обоих – в каком положении они теперь оказались, оставив только без ответа вопрос "а как же дальше?". Принимать какое-либо решение без мужа она не могла – к черту этикет и правила, так она просто привыкла. А муж сейчас был не в состоянии проследить даже за собой. Поэтому когда Драко прикоснулся губами к её руке, она нежно и успокаивающе провела пальцами по его мягким волосам, слегка задев его затылок аккуратными длинными ногтями. – Я думаю, мы можем отказаться от завтрака. – Её еле заметный кивок был скорее себе, а не ему. Внутри она спорила с тем, как стоило бы поступить в этой ситуации – оставить его, чтобы справиться самому, или всё-таки?... Драко всегда так было важно оставаться на пьедестале, слыть победителем во всём, не терять головы и чести. Ныне весь его вид кричал о кровопролитной войне, о смертоносном сражении, что бурлило где-то там внутри его сердца?.. Астория шумно выдохнула, как только мысль о его покореженном сердце появилась в её голове. Кажется, её громкая эмоция вбила в него ещё один раскаленный гвоздь, и Тори кивнула ему уже куда заметнее. – Да, спокойной ночи. – Голос чуть дрогнул, руки опустились к бедрами, укутанным в шелковый халат, а её взгляд скользнул по играющим желвакам Драко. Злился? Или боролся с собой?
Начав пятиться назад, Тори как-то неуверенно посмотрела по сторонам – ничего не искала, просто растерялась от его межстрочного признания и своего теперешнего положения. Что ей делать? Если б ей кто-то хоть намекнул, что их вечерняя стычка перерастет в раздрастющееся по его спальне пламя, она бы, наверное, не осмелилась его выкручивать из себя.
Дверь за спиной оказалась быстрее, чем Тори на то рассчитывала. Перед глазами в разные стороны словно разрывалась ядовитая пелена, открывая ей тяжелую правду. Драко так на неё смотрел. В области груди заныло, поэтому Астория ловко повернулась к двери, уверенно дернула за ручку и уже потянула её на себя, как вдруг вырвалось тихое, но пронзительное. – Не могу. – Её плечи дрогнули вместе с голосом, а голова виновато опустилась. Она принялась снова медленно снимать с себя туфли – в этот раз аккуратнее и куда менее нагло. Обувь свалилась на ковер, и Тори осталась босиком, всё ещё стоя спиной к мужу. – Не могу тебя оставить сейчас, понимаешь? – Обернувшись, она встретилась с ним взглядом. В камине уже до конца погас огонь, и в комнате стало совсем темно. Их дыхания перебивали друг друга. Астория не отводила глаза в сторону, она медлила, собиралась с духом, но вдруг прекратила трястись и направилась обратно к нему – уверенно, но не спеша.
– Это не жалость, Драко. – Ей всегда так нравилось обращаться к нему по имени. – Это крепкие чувства. – Опустив обе ладони на его горячие скулы, она нежно погладила их и неспешно провела пальцами вниз по шее, остановившись на нервно вздымающейся груди. – Мне кажется, – она немного хмурила брови, – было бы странно думать, что за столько лет совместной жизни между нами только... жалость? – Еле-еле погладив его по груди, Тори вытащила края его рубашки из уже свободно сидящих брюк и кивнула на кровать, потянув его к ней. – Давай спать? И, пожалуйста, – она снова хмурилась, – не спорь со мной. – Просьба приравнивалась к правилу. – Не спорь. Я лучше знаю, что тебе сейчас надо. – Или кто. Астория не собиралась с ним спать – это было бы чересчур для них обоих, но она намеривалась провести с ним ночь, а, возможно, следующую и последующую (столько, сколько понадобится), пока Драко будет жадно напитываться ею. В конце концов, с ними впервые произошла подобная ситуация, когда никто из них толком не знал, что на самом деле нужно было делать. Поэтому она решила остаться с ним, потому что сама теперь вряд ли уснула бы до утра. Без него.

[indent] петля — дружбы — давит на гортань, впиваясь — оставляя багровый след после себя. стоит ей только поднять глаза и столкнуться с его.

[indent]  [indent] каждая буква в этом слове оставляет ножевые на сердце


башне не привычно
башню это выбивает из колеи
башня чувствует себя закованной в цепях


[indent]  [indent]  [indent] ЭТО НЕ СВОЙСТВЕННО БАШНЕ
[indent]  [indent]  [indent] ( это заставляет ее чувствовать дисбаланс внутри )

[indent] и все, что ей поможет — выпасть кому-нибудь при раскладе
[indent] опустить свою холодную с длинными пальцами руку на плечо квирента и медленно-тихо произнести губами: «готовься к   разрушению»
[indent]  [indent]а в мыслях — тебе пиздец


[indent] он дотрагивается до ее плеча, забирая пачку сигарет.

[indent] ( башня чувствует падение, старательно цепляясь ногтями за обваливающиеся камни — безуспешно )
[indent] она с грохотом ломает себе хребет — когда он берет ее за руку


[indent]  [indent] [indent]  ПЕТЛЯ — ДРУЖБЫ — ПЕРЕКРЫВАЕТ КИСЛОРОД. ОНА ДЕЛАЕТ ВИД, ЧТО ВСЕ ЕЩЕ МОЖЕТ ДЫШАТЬ.


— давай может не будем? — пожалуйста — проноситься в голове, но застревает в глотке.
башня повешенному открылась. полностью. но тем самым она чувствует себя обезоруженной. она пытается скрыть за растянутой улыбкой на лице, то что разрывает атомной бомбой внутри.


башня не может рассказать о том, что она боится смотреть в его глаза — боясь раствориться в них
башня не может рассказать о том, что его прикосновение, как удары молнии в ясное небо
башня не может рассказать о том, что она кричит «не спасай меня» прямо противоположное тому, чего бы ей хотелось


[indent] петля — дружбы — сожмется до хруста шейных позвонков и этот звук вознесется по отголоскам ее мрачной души

[indent] [indent]  ( кто же знал, что именно — повешенный — держит другой конец веревки, затягивая каждый раз все туже )

— давай просто пойдем и разрушим все что они имеют, выпав им в раскладе


[indent] [indent]  [indent]  ( лишь бы не разрушиться самой )

в охоте всегда есть двое — охотник и добыча, но быть добычей эвтиде не нравится; ей не нравится чувствовать чужой, тяжелый взгляд на себе, не нравится ощущать эту удавку на шее, когда за каждым ее действием — следят. но люди ко всему привыкают и она дает себе обещание, к этому она тоже — привыкнет. привыкнет к тому, что теперь она навсегда попала под подозрения верховного эпистата, что амен будет следить за ней так же, как и она за восходом и заходом солнца.

им говорят — не смейте попадаться; им говорят — бойтесь тех, кто откроет на вас охоту, но что делать, если жертва и охотник меняются местами? она не знает. все, что она понимает — амен противоречит себе гораздо больше, чем того хотел бы он сам; амен смотрит на нее чаще, чем должно; он проверяет ее возможности писать и лишь хмыкает, поджимая губы — он догадывается, он должен догадываться, но почему тогда эвтида лишь сильнее хочет опалиться об этот огонь?

амен — опасность, он похож на крокодила, что обитает в ниле и лишь дожидается своего шанса кинуться на добычу; но эвтида сама идет туда, эвтида сама допускает обыск своего жилья, сама допускает того, что ее зовут на задание — и она идет; исман погиб не просто так, исман не мог умереть так глупо, исман не мог просто взять ее и покинуть.

или мог?

неужели смерть оказалась лучше, чем жизнь?

эвтида не знает. все, что она знает — у амена горячая кожа, а цвет ее бледный, как и белые волосы; все, что она знает — амен по ночам видит кошмары и она знает их, понимает, но принять не может — неужели из-за одного ублюдка жизнь всех черномагов поставлена на кон? ей не хочется верить, но сделать она ничего не может и по ночам она накидывает на себя плащ, кутается в него и надевает маску, лишь бы никто не увидел ее лица, но когда все идет не так? когда все оборачивается тем, что она

оказывается схваченной?

черномаги были под запретом, их пытали и убивали, и она знает это. она должна бояться этого, она должна стараться избегать всего, но их ловят — ее и рэмисса, который пошел туда просто по глупости, не послушался ее, не внял тому, что она просила его остаться; но они же были друзьями, они же были теми, кто всегда должен держаться вместе, не так ли?

амен настигает их в доме, амен ловит их и, пусть под маской ничего не видно, эвтида знает — амен в курсе, кто она такая. невозможно не догадаться, что под тканью скрывается девушка; в комнате тихо, в спальне амена всегда — порядок, и эвтида себя чувствует сейчас птицей в золотой клетке. отсюда не сбежать и ее счастье, что кинули менно сюда, а не в темницу, но в мыслях только одно не дает покоя — что будет дальше? неужели она так и закончит?

но ее мысли прерывает тот, кто волновал ее сердце, кто занимал все ее мысли — амен врывается в комнату и она поднимается почти рефлекторно, вскидывает руки, словно это может помочь закрыться от удара, но не успевает: он припечатывает ее к стене так, что зубы встречаются друг с другом и эвтида лишь тихо стонет.

пару секунд она тратит на то, чтобы хоть немного прийти в себя и вспомнить, как дышать.

— что ты сделал с рэймсом?, — вопрос вырывается гораздо быстрее, чем должен. она знает — нужно волноваться о себе, нужно постараться хоть как-то вырваться и сбежать, даже если придется сгинуть в пустыне, но амен... амен всю жизнь тренировался для того, чтобы охотиться. он — прирожденный охотник и от него не сбежать, а слова чужие сейчас обжигают так сильно, что она чувствует, как задыхается.

— и что же, господин верховный эпистат, убьешь меня теперь? кинешь в клетку? запытаешь до смерти?

страх превращается в гнев — на себя, на охоту, на амена. страх трансформируется, заставляет грудную клетку дышать и эвтида выдыхает сквозь сжатые зубы:

— почему ты не кинул меня в пыточную?

.В эту ночь императору снился очень странный и необычный сон. Он видел неизвестную ему ранее страну,  которая была будто выкрашена в белый цвет. Снег. Много белого, чистого и прекрасного снега вокруг. Настолько много, что даже глазам больно смотреть на такую красоту вокруг. Моракс видел снег один раз в своей жизни, правда не в таком большом количестве. Тут должно быть холодно, но император не чувствует холода, несмотря на то, что на нем всего лишь надето темно-коричневое ханьфу с горчичными узорами в виде дракона. Вокруг сплошной снег и деревья, видимо он находится в лесу только к чему все это? Император надеется, что скоро он получит ответ на свои вопросы. А пока, пока он просто продолжит свою прогулку по снежному лесу. Во сне время никак нельзя отследить. Казалось, что этот лес бесконечен и какая-либо жизнь в нем отсутствует, но вот золотистые глаза заметили вдали какое-то движение. Похоже на человека. Точнее на ребенка. Да, это точно ребенок. Рыжие волосы и красный шарф выделяются яркими пятнами на белом фоне. Что этот ребенок здесь забыл? И почему он совсем один в лесу? Где его родители? Стоп, это ведь всего лишь сон, во сне может быть что угодно. Императору кажется, что ребенок появился в лесу не случайно, поэтому Моракс ускоряет свой шаг, чтобы предпринять попытку поговорить. Главное не испугать мальца своим видом. Ребенок кажется не замечает ничего вокруг себя, а целенаправленно идёт вперёд. Когда между ним и ребенком остаётся несколько метров, малец проваливается куда-то под снег. Моракс делает рывок вперёд — Стой! — кричит, вытягивая руку и падая на землю, смотря в пропасть, в которую свалился мальчишка.

На этом сон заканчивается и император просыпается и резко садится на кровати, приложив руку к груди со стороны сердца. Что случилось с тем мальчиком? Был ли это всего лишь сон? Потому что все выглядело очень натурально. Если он был чуть быстрее, он бы успел схватить его за руку, спасти и вытащить из этой пропасти. Неужели он виноват в смерти ребенка? Моракс переводит дыхание и мотает головой. Нет, это всего лишь сон. Этого не было на самом деле. Император накидывает халат и проходит в ванную комнату, где его уже ждала подогретая вода. Приводит себя в должный вид и переодевается к завтраку. Сегодня его как обычно будет ждать много государственных дел. После завтрака проводит совещание со своими министрами, потом слушает запросы от простых граждан, которые могут месяцами дожидаться, когда они попадут на аудиенцию к императору. После обеда у императора как обычно проходит конная прогулка по своим владениям, только в этот раз прогулка проходит не так спокойно, как обычно. Моракс замечает какое-то подозрительное движение в долине Гуйли. Иногда на их земли приходили разбойники, иногда появлялись разные монстры, которых оперативно уничтожали или судили и подвергали справедливому наказанию, но сейчас монстры были явно в чем-то или ком-то заинтересованы. Спешившись с лошади, император призвал свое боевое копьё. С монстрами он разобрался за несколько ударов и наконец смог рассмотреть вокруг кого они столпились. Рыжий парень, примерно лет восемнадцати на вид. Было в нем что-то знакомое. Будто император уже видел его раньше. Юноша был без сознания, поэтому Моракс осторожно поднял его на руки, а затем осторожно усадил его на лошадь, придерживая его от падения. В дворце Моракс распорядился, чтобы юноше предоставили лучшую гостевую комнату и чтобы еда, вода, чистая одежда, все было готово к его пробуждению. Сам император решил не покидать гостевой комнаты. Где же он видел этого юношу раньше?