— А это? – аккуратно подстриженный палец опускается под неровно выведенной буквой «K».

— Клопп. Мартин Клопп. Строительство и городское развитие.

— Да-да, точно. Это? Бунн?

Рискованное дело, как и любое другое неординарно выглядящее, не может просто затухнуть и раствориться в вечности. Оно всегда обязательно либо добивается грандиозного успеха, либо такого же грандиозного провала. И тут дело вовсе даже не в уровне подготовке: подобного рода дела всегда пытаются просчитывать на столько шагов вперёд, насколько это вообще возможно. Когда речь идёт о риске, вторым по уровню значимости условием становится удача. Обязательно крупная и тяжеловесная, вмещающая в себя достаточно пороха, чтобы устремить рискованное дело прямиком к звёздам.

Юрген понял, что схватил удачу за хвост в тот самый момент, когда измученный и даже самую малость отчаявшийся, буквально случайно отыскал свой собственный Святой Грааль в одной неприметной тумбочке. А затем отыскал его снова через пару недель. А затем ещё. И ещё. С тех пор прошло без малого месяцев шесть, и за это время маленький, охренительно рисковый тайный проект достиг каких-то небывалых успехов. Тех, о которых товарищ Шрётер и не менее отчаянный полковник Шлёндорф даже не смели и мечтать, когда немного неловко, но с пониманием необходимости дела обсуждали детали сомнительной операции. Операции, результаты который переполошили не только верхушку ФРГ, но и их «достопочтимых западных партнёров».

— Тобиас Брюль. Транспорт и инфраструктура.

На самом деле, расшифровать записи, которые очевидно не предназначались взгляду посторонних глаз, было не так уж и сложно. Пришло, быть может, чуть больше недели с тех пор, как Юрген отнёс записи из блокнота в отдел дешифровки, и вот уже в распоряжении министерства оказался пока ещё довольно короткий список имён и общих комментариев: откуда и что делает. Никто его даже ни разу не спросил, откуда они. Где он их добыл и что пришлось для этого сделать – и это к лучшему. Так обычно здесь и бывает. И это даже не вопрос профессиональной этики, просто иногда некоторые вещи лучше не знать и спасть с чистой совестью. Отмашки «полковник Шлёндорф» всегда было достаточно, чтобы даже любопытный взгляд сменился полным пониманием – если хотя бы кто-то в курсе, остальное не так важно.

Постепенно начала отпадать и необходимости в отделе дешифровке. Зашифрованные имена, министерства и задачи в основном повторялись, и тут уже даже не требовались особые способности Юргена, чтобы все их запомнить. Правда, Клаусу Шлёндорфу не всегда удаётся припомнить каждую из букв с первого раза. Но это и не страшно. У товарища полковника и без того достаточно положительных как профессиональных, так и личных качеств.

— Отлично. Юрген, как всегда отлично.

Юрген смущённо улыбается и потягивается на кресле. Не таком удобном, как у полковника, но достаточно сносном, чтобы при каждой встрече проводить в нём по несколько часов подряд.

— Ты кстати уже слышал? – из ящика массивного стола на столешницу опускается позолоченный портсигар и странная привычка полковника прятать его обратно после каждого акта курения. Как-то раз Юрген спросил, зачем он каждый раз убирает его в стол, на что Клаус ответил, что таким образом он уже последние лет пятнадцать пытается бросить курить.

— Мм? – разумеется, Юрген тянется к портсигару вслед за наставником.

— У нас сегодня в гостях делегация. Весси наконец переполошились, грозились кого-то прислать и вот всё-таки прислали. Кстати, может быть даже твоего, — Шлёндорф закуривает сам и протягивает сидящему за столом напротив уже горящую зажигалку.

— Вот с кем мне уж точно не хотелось бы пересечься где-нибудь в коридоре, — Юргену приходится наклониться, чтобы затянуться и уже после облокотиться обратно на спинку кресла.

Шлёндорф немного хрипло усмехается и тоже откидывается назад, спрятав портсигар в его особое убежище.

— Но я не думаю, что они пришлют разбираться именно Риссманна. По утечке всегда понятно, от кого информация утекла. Было бы странно, если бы латать пробоину прислали в ней провинившегося.

— Было бы странно.

Юрген вторит, и не особенно задумывается над чужими словами. Шлёндорф прав. Вернее, его авторитет убеждает Юргена в том, что тот непременно прав, а в таком случае, на невозможную вероятность нет необходимости тратить силы. В любом случае, кто бы сегодня не оказался в обители тайной полиции, к Юргену это не имеет никакого отношения. Его дело – добыть информацию, а как уже ей воспользуются или как её защитят, от него никак не зависят. Главное, чтобы Риссманна не ткнули носом в по-хозяйски расположившегося в его квартире крота, а всё остальное неважно. Остальное неважно, а это – решительно невозможно, потому что во всём здании Министерства государственной безопасности только два человека знают, каким образом министерству удалось добиться столь приятных высот. И оба этих человека сейчас находятся в этом самом кабинете.

— В принципе, ты мне сегодня больше не нужен. Да и завтра не нужен, можешь вообще до пятницы отдохнуть. Ты когда снова туда? Шестнадцатого?

— Пятнадцатого.

— Тогда точно до пятницы свободен.

— Я в любом случае в четверг должен прийти. Мишель попросила помочь ей какие-то там бумаги разобрать.

— Фрау Люкерт? Славная девушка, да. Кажется мне, не от большой заботы о бумагах она попросила тебя помочь.

— Мне тоже так кажется. Поэтому я и буду здесь в четверг.

Полковник Шлёндорф снова усмехается: кряхтя, немного по-стариковски. Накручивает пальцем слишком длинный ус, а затем с жаром рассказывает о победе местного «Динамо» в это воскресенье. Юргену футбол не нравится, но он кивает активно и вставляет вполне разумные комментарии. Мишель Люкерт на самом деле достаточно славная девушка, чтобы потратить на неё хотя бы половину своего выходного. У него всё равно нет никаких особенных планов на ближайшие дни. До пятнадцатого числа он в принципе довольно свободен, так почему бы не помочь юной машинистке с надуманным делом, чтобы затем между прочим припомнить своего хорошего приятеля Эрика, а потом как-нибудь невзначай их познакомить. Эрик тоже довольно славный парень. Словом, отличный вариант для Мишель.

После того, как окурок Юргена отправляется в пепельницу, сам Юрген встаёт с кресла, следом с кресла поднимается полковник и они пожимают друг другу руки. В общем и целом, прям сейчас можно было бы отправиться домой, но в кабинете так и осталась недописанной расшифровка последней аудиокассеты, в которой в общем и целом не было ничего важного, и поэтому Юрген не поспешил подготовить её ко встрече со Шлёндорфом, но которую в любом случае нужно дослушать и законспектировать. А такие кассеты, как оказалось, всё-таки лучше слушать на работе. Дома прослушивание обычно затягивается на непредсказуемо долгий срок.

Стянув со спинки пиджак и наскоро всунув руки в рукава, Юрген прощается с полковников и выходит из кабинета. Нужно в кабинет, но сначала, надо бы добраться до столовой. Времени сейчас где-то около двух, Юрген торчит здесь с раннего утра, позавтракал плохо и ещё совсем не обедал, что для результативной работы нужно было исправить. Так сказать, дать себе небольшой перерыв между работой. А потом ещё можно сходить во двор покурить, потому что курить на свежем воздухе всё-таки куда приятнее, чем в даже всегда проветриваемом кабинете.

— Шрётер! – Юрген останавливается немедленно, пусть и не сразу понимает, откуда доносится звук. Но всё-таки оборачивается.

— Что? – это всего лишь Альберт, правда Альберт непривычно бледный и встревоженный.

— Принеси вот это, пожалуйста, — сделав пару шагов от закрытой двери, Альберт протягивает ему небольшой клочок бумаги: такой довольно легко и быстро уничтожить.

— Гримм, давай сам, — первое правило успешного агента: никогда не ввязываться в том, что тебя не касается.

— Юрген, пожалуйста. Эта свинья говнится с самого утра, Хас в ярости, у нас каждый человек сейчас на счету.

Юрген смотрит на Альберта, Альберт смотрит на Юргена. Юрген смотрит на дверь и вздыхает. Так вот, оказывается, где всё оно сейчас и происходит. Та тихая битва, по сути развязанная его собственными руками, а значит именно та, от которой ему стоило бы держаться подальше. Клаус сказал, что его прислать никак не могли. Клаус никогда не ошибается, а Юргену любопытно до жути. Юрген тяжело вздыхает и всё-таки вытягивает листок из чужих рук.

— Сегодня вечером идём в Хопфенсак и ты угощаешь.

— Да, хорошо! Мне и самому нужно будет выпить после всего этого, — кажется, Альберт выглядит уже чуть менее бледным, чем прежде. – Сто пятьдесят седьмой, и скажи, что ты от Хаса. Иначе не отдадут.

Кабинет номер сто пятьдесят семь – это явно не очень хороший знак, но Юрген кивает и отправляется в ту сторону, из которой только что пришёл. По лестнице вверх, затем направо, постучать, получить немного встревоженный взгляд, – номер указанной на клочке бумаге папки, кажется, настораживает работников ещё больше, чем насторожил Юргена номер кабинета, – а затем и сами документы. Перед тем, как зайти в кабинет, из которого недавно выбрался на волю Альберт, Юрген уже не стучит. Очевидно, в таких делах либо уже не до стука, либо в принципе лучше не стучать. Это даже не кабинет, а скорее крохотный зал для заседаний, переполненный людьми и душный, несмотря на открытые настежь окна. Людей и правда слишком много, поэтому Юргену даже приходится протискиваться к столу – нужно отметить, дорогу уступают ему с большим почтением: видимо, все примерно понимают, бумаги какой значимости доставил их случайный, но крайне надёжный гонец.

А потом Юрген видит его затылок. Затылок, который он не спутает ни с каким другим и ни разу в жизни. На который привык смотреть, уже опускаясь на колени или едва ли удерживая глаза открытыми от усталости. Кажется, в этот момент у Юргена внутри что-то обрывается. Не страх, а холодный ужас ледяным потоком выливается на аккуратно зачёсанную на бок шевелюру, и только немыслимым усилием воли Юрген не позволяет себе замереть на месте. Они бы не поняли. Никто бы не понял, почему с виду невзрачный агент неожиданно остановился на месте, крепко сжимая в руке важные документы. Они ведь не знают. И не должны были узнать. А его не должно было здесь быть.

Юрген не до конца осознаёт, каким образом ему всё-таки удаётся подойти ближе. Он не осознаёт себя в тот момент, когда, опуская папку на стол, вынужденно наклоняется ближе и, боковым зрением, не поворачивая головы, даже может увидеть такие чертовски знакомые скулу и подбородок. Ладно, это не так страшно. Он всего лишь должен был принести документы. Всего лишь принести, положить их на стол и убраться из кабинета с приличной скоростью. Славу Богу, как всегда слишком надменный и важный он не поднимает головы. Игрок. Оказывается, всегда игрок.

Второй сердечный приступ даже у такого молодого человека как Юрген мог начаться в тот самый момент, когда широкая ладонь накрыла его собственную. Властно, по-собственнически. Так, как делала это всегда, но никогда не должна была сделать в этом зале, в этом здании и в этой части города.

Первый рефлекс – немедленно выдернуть руку: рефлекс, от которого за последние шесть месяцев пришлось напрочь избавиться. Юрген слышит его голос, а по спине проливается ледяной поток, которому разве что одного градуса не хватило, чтобы перейти в твёрдое состояние. Юргену кажется, что земля вот-вот уйдёт у него из-под ног, и она действительно проваливается, стоит только удерживающему его ладонь человеку поднять взгляд.

Это конец. На самом деле конец. Конец для столь многого, что в этот самый момент Юрген даже слишком плохо понимает, что будет делать дальше. Как минимум, скорее всего в ближайшие двадцать четыре часа соберёт всё самое необходимое и вылетит в Казахстан, а может быть даже в Туркмению. Или совсем напротив, поможет держать. Станет частью большого и очень важного секрета, призванного заменить скандал невиданных масштабов скандалом, который уладить будет хотя бы немногим легче. И в любом случае, пятнадцатого никуда идти ему теперь уже не нужно. Единственное, что закончилось с ожидаемым результатом: пусть и значительно раньше, чем Юрген предполагал. На что Юрген рассчитывал.

Оказывается, его фамилия из уст Фридриха звучит не менее приятно, чем имя. Пожалуй, это последнее замечание, которое Юрген может себе позволить по поводу герра Риссманна. Пожалуй, это вовсе не тот факт, о котором он собирался узнать, а теперь, когда не только один чертовски знакомый взгляд, но и все взгляды в этой комнаты направлены на него, Юрген и вовсе ощущает мгновенное сожалению о том, что когда-то предложил Шлёндорфу один очень рискованный план. В этот самый момент у Юргена никакого плана нет. Нет даже относительно сносной идеи, которая помогла бы выйти ему из невозможной ситуации. Проходит всего секунда, но по его личным ощущениям мимо проносится целая вечность. Этого не должно было произойти. Никак не должно.

— Товарищ Хас, — так и не опустив взгляд на Риссманна, Юрген переводит его на начальника. С неожиданной даже для себя дерзостью он ловко выдёргивает ладонь из-под чужой ладони, будто бы в продолжении попытки разогнуться и встать наконец ровно. Он не будет кланяться перед ним. Не здесь. – Я могу идти?

[indent]Санду врет и вторая половина его ответа это подтверждает. В том, чтобы ожидать суицидальных настроений от человека, что потерял близкого друга, Хлоя не видела ничего удивительного, но вот, то что он решил отрицать это, было как-то... разочаровывающее. В прошлую встречу, ей показалось, что они негласно договорились говорить друг другу даже жесткую правду. Что вдруг изменилось? Весь прогресс откатился на исходные позиции незнакомцев? Это все из-за новой обстановки? Или правила игры вдруг изменились? Или она изначально неправильно поняла все настроение их бесед? Она пытается считать ответ по его лицу, по глазам, но лишь скользит по отражающей поверхности стекл тёмных очков, замечая в них свой настороженный взгляд.

[indent]Все и правда не так как было. И ей, возможно, тоже стоит изменить свое отношение.

[indent]То, что она так и не сказала ничего в ответ, она поняла, только когда рядом возникла официантка, с легким фаянсовым стуком опустив перед Принс тарелку с заказанным бейглом, прервав этим чуть затянувшуюся паузу.

[indent]Он будто пытается исправить сказанное или вернее, не сказанное, но Хлоя слушает вполуха, разделив свое внимание между бейглом и своей  п е р е н а с т р о й к о й .

[indent]- Да, в колледже Блэкволла на физфаке, - говорить это все еще непривычно. После двенадцати лет бытия школьников, шкура студента все еще была Хлое внове. К обычным причинам, что переживали и ее одногруппники, вроде внезапно свалившейся на их голову самостоятельной жизни; оторванности от субурбии, где они выросли; нового, отличного от школьного, метода подачи информации на занятиях - у Хлои примешивалось еще и абсолютная  н о р м а л ь н о с т ь  ее окружения. Больше никаких зачарованных записок, что летают между партами, пока учитель не видит, зеркало в главном холле не планирует высосать ее душу, если в него засмотреться, на факультативах не учат отличиям оборотней от перевертышей. Она больше не выделялась, была как и все, кто окружал ее на парах -  с м е р т н о й . Казалось бы, она, наконец, должна почувствовать себя  с в о е й , она больше не странная человеческая девочка среди почти-сказочных существ, но Хлоя все еще не могла понять, почему она продолжает чувствовать себя не в своей тарелке. Возможно, даже сильнее, чем раньше.

[indent]В дальнейшие пояснения о своей студенческой жизни она не углубляется, занявшись утолением чувства голода. Она и так много говорит. Даже сейчас - влетела и вывалила на Санду кучу слов, о которых он и не просил. "Несмолкающий колокольчик", как говорил в такие моменты о ней отец, а мама шутливо угрожала украсть ее язычок и иногда даже приводила угрозу в исполнение - лишь щепотки магии хватит, чтобы лишить кого-то голоса. Ненадолго, но весело. Не очень педагогично, но действенно. Да и чего вы хотите от фейри?

[indent]От мысли оказаться на металлическом столе в подвалах похоронного бюро мертвой, холодной и о б н а ж е н н о й , кусочек бейгла попадает не в то горло и заставляет закашляться.

[indent]- Это как минимум было бы неловко, - ей удается быстро прийти в себя, хотя голос все еще и звучит чуть хрипло и сдавленно. - Разве нет какого-то правила, как у врачей - нельзя оперировать и вскрывать знакомых и родственников? - Официантка с заказанным капучино, как раз вовремя - Хлое нужно запить собственное смущение. - Спасибо, - та едва обращает внимание на ее благодарность и бросает взгляд на Санду: ждет, что он закажет, что-то еще? Хлоя вроде не сильно опоздала, хотя ей и пришлось задержаться - профессору Сорресу было плевать на звонки, пара заканчивалась, тогда, когда он закончит свою мысль - но за это время вполне можно было допить свое кофе и начать действовать на нервы официантке своим присутствием и отсутствием заказов.

[indent]Его замечание про год берется как будто из ниоткуда, заставляя Хлою непонимающе сдвинуть брови. И объяснение Санду не сделала картину ни на один мазок четче. Может он говорит с голосами в своей голове? Кто знает  к т о  он на самом деле, она точно знает лишь то, что  н е   ч е л о в е к .

[indent]- У меня нет. Мой прошлый год... - она замирает на мгновение вспоминая все, что произошло с прошлого октября. - Был совсем не похож на предыдущий... Ну оно и понятно, - есть бейгл прилично - вилкой и ножом, что ей принесла официантка - не очень удобно, но Хлоя пытается, отпиливая кусочки тупым ножом. - В прошлом году я была выпускницей, в этом - студентка. - Она кивает на сумку с учебниками и конспектами, вообще не уверена зачем она все это говорит, если фраза, скорее всего, в меньшей степени обращена к ней. Может это подводка к истинной цели из-за, которой он позвал ее сюда? Или все правда лишь в опасении, что она решит отправиться в печь вслед за своим другом? Она не могла сказать, что страхи беспочвенны, но она пока еще здесь, пока еще успешно балансирует на грани: то накренится в сторону желания рвануть с Синиструм, найти пыльцы и пустить по венам, как раньше, то отклонится обратно к мысли, что она же так долго и успешно справлялась без всего этого. Идет ли она по этой грани или стоит на месте, покачиваясь на ветру? Она не понимала и уж точно не Санду это знать.

[indent]Она расправляется с бейглом.

[indent]Он молчит.

[indent]Будто и правда получил ответы, за которыми пришел: она в порядке, со здоровым аппетитом и прежним чувством юмора. А значит можно допить кофе, оплатить заказ и на этом расстаться.

[indent]Но он прерывает молчание речью весьма неожиданного содержания.

[indent]Сначала она просто слушает, потом хмурится, затем озадаченно утыкается взглядом в почти поверженный бейгл (тот выглядит замученным тупым ножом, но все же несломленным). Она не верит в то, что говорит Санду. И в этот раз вовсе не потому, что считает, что он врет. Ей не нравится предложение денег. И вовсе не потому, что это немного отдает эскортом. Её напрягает сам формат  с д е л к и . Ей воспитали фейри, она знает, как легко можно оказаться в дураках заключая одну из них с сверхъестественными созданиями. Все, чему ее учили, подсказывает, что она должна сказать  н е т .

Хотя, соблазн попросить что угодно и щекочет коварно ее потаенные, подавленные желания. Но она не разрешает себе даже думать, об этом, хотя первая же мысль, что проносится в голове начинается на "пыль", а заканчивается на "ца".

[indent]- Вряд ли это из-за меня, - она убирает руки под стол и пожимает плечами. - Во мне полное отсутствие магии, чтобы что-то такое триггернуть. Думаю, ответ нужно искать где-то еще, - ее взгляд устремляется в окно, будто тот самый "ответ" можно увидеть где-то на улице, меж машин, людей и зданий. - У меня семинар по матрицам через полтора часа... А еще, - она вновь сталкивается с собственным отражением в темных стеклах его очков, - родители меня учили не заключать сделки со сверхами. Так что, - она чуть дольше тянет последнюю гласную и то ли говорит, то ли спрашивает: - прости?

[indent]Ей немного неловко, что из-за нее Санду пришлось прийти сюда  з р я , но как бы ей ни было жаль, она не видела, способов, как она могла бы помочь. Что она такого тогда могла сказать? Просто ныла о своей жизни, о смерти, о несправедливости. У нее были подозрения, что подобную речь мог толкнуть любой, кому довелось переступить порог похоронного бюро, чтобы попрощаться со кем-то из своих близких навсегда. Возможно, Санду уже слышал такое далеко не раз. Дело наверняка в чем-то другом. Не в ней.

[indent]- А что ты видел? - Хлоя понимает, что спрашивать о чем-то столь личном некрасиво, но не может не попытаться утолить своё любопытство. - Почему ты решил, что это связано со мной?

[indent] Женевьев лениво потягивает вино, едва касаясь губами хрустального бокала, бережно презентованного ей в начале вечера как один из наиболее ценных подарков, привезенных из далека не менее почетным и до откровения душным, как и хозяин сего мероприятия, гостем.  [indent] Бросив взгляд в сторону двери, через которую она вошла чуть более часа назад, будущая герцогиня мысленно представляет свой грандиозный побег. Тысяча юбок, ленты от корсета и сброшенные в спешке до ужаса неудобные туфли. Не лишним будет показать один из вульгарных жестов, так любимых прачками из времен их [она запретила себе даже вспоминать  имена]  жизни на окраине Парижа. И непременно разбить один, а лучше парочку, драгоценно-безвкусных бокалов. Женевьев едва заметно улыбается, с грустью осознавая, что этого никогда не произойдет. Впрочем, отец не возбранял хотя бы думать о желанном, пусть даже подобные мысли и повергли бы его в шок.
[indent] - А молодой виконт д’Аркур, - юная, по-настоящему, не как Женевьев, девушка вздыхает, едва сдерживая порыв театрально упасть в обморок, -  Леди Эва [спонтанно появившееся сокращение имени, коим де Ла Бом пользовалась в кругах знати с легкой руки жениха], вы хоть видели его улыбку? Очарователен. Безумно мил и обаятелен, - подавив очередной вздох, компаньонка, имя которой Женевьев даже не удосужилась запомнить, обмахивается веером, понижая голос до заговорщического шепота, - Поговаривают, его увлечение предметами искусства не ограничивается их покупкой. - небольшая пауза, легкая улыбка из под опущенных ресниц, - он так же рисует и… - еще одна пауза. Женевьев даже не пытается сделать вид, что ей интересно, сопровождая рассказ девушки, как и тысячи до этого, шаблонным «да», «конечно» и «да неужели», - ценит женскую красоту. Если вы понимаете о чем я, - наигранный смешок. Ожидание оваций.

[indent] «Леди Эва» натянуто улыбается, лениво надевая на лицо очередную маску. Одно из условий отца - поддержание соответствующего имиджа в высшем обществе. Женевьев не любила интриги, однако, неожиданно для самой себя оказалась до безумия в них хороша. За чуть менее чем пол года с момента выхода в свет она, а если быть точнее «обворожительная Эва, дражайшая дочь маркиза де Ла Бом и драгоценная будущая жена Герцога де Валуа» успела завоевать признание высшего света, заняв в нем весьма высокие позиции.

[indent] - Понимаю, - миловидная брюнетка на пол головы ниже Женевьев наматывает на палец тщательно уложенную прядь волос, - Вот только Леди слишком влюблена в герцога, чтобы польститься на кого-то другого, - Женевьев машинально кивает, сопровождая свой ответ задумчивым еле уловимым мычанием. Будущий жених интересовал ее не более чем пыль под ногами, однако, об этом никому не стоило знать. Достаточно молодой по меркам обычных людей [и втрое младше ее самой] Принц Оноре де Валуа был хорош собой и даже сносен в характере. Умел ухаживать, не обделял невесту вниманием и, на зависть другим леди  не стеснялся проявлять к будущей герцогине крайне нежные чувства. Она машинально отвечала, даря ему искусные улыбки и легкие касания. Вот только сердце Женевьев было где-то далеко. Оно навсегда осталось рядом с ним.
[indent] Когда же он посетит один из приемов, - компаньонка, имя которой даже «не крутилось на языке» перехватывает инициативу, крайне возмущенная сменой темы разговора. Едва ли успехи другой леди, пусть даже именитой и названной ее подругой, могли быть интереснее личного счастья, - Хочу увидеть его вблизи. Если повезет, даже потанцевать, - девичье щебетание разносится по залу, растворяясь в звуках музыки. Это не первое упоминание загадочного красавца виконта. С тех пор как он вернулся в столицу, Женевьев без численное количество раз слышала подобные разговоры, вот только в отличии от остальных девушек не горела желанием увидеть похитителя девичьих сердец.
[indent] Пребывая в Париже около полугода она все еще не прониклась даже толикой симпатии к местному обществу, насквозь пропитанному сплетнями, оценочными взглядами и недавно завезенным, оттого лишь набирающим популярность, Бразильским табаком. Бросив очередную шаблонную фразу, щедро приправленную фирменной улыбкой, Женевьев де Ла Бом, новоиспеченная дочь маркиза, блуждает взглядом по залу, не останавливаясь ни на чем конкретном. В то время как жизнь в ковене была простой, понятной и горячо любимой, высшее общество Парижа отдавало откровенным унынием. Женевьев старалась не думать о доме. Любая мысль о прошлом была подобна быстро распространяющейся болезни. Каждый уголок ковена был связан с ним. Любое слово, мысль, фраза и даже упоминание живописи, коей увлекался загадочный виконт вызывали лишь боль. Приняв решение абстрагироваться от происходящего, она залпом допивает бокал, немедленно направляясь за добавкой. К несчастью, толпа щебечущих девушек неотрывно следует за ней.

[indent] - Вот же он!. - возглас, более похожий на всхлип, едва ли доходит до сознания, щедро умасленного дорогим вином. Женевьев не теряет самообладания, сохраняя трезвость рассудка лишь слегка припудренного пеленой алкоголя, но и не проявляет особого интереса, продолжая выполнять до тошноты отработанную схему: она смеется, принимает легкий поцелуй от жениха, «весело» шутит, «искренне» улыбается, принимает приглашение на танец, танцует, смеется, «с нежностью» смотрит на будущего супруга, отпускает очередную блестящую шутку, снова танцует, в перерыве между танцами пьет.
[indent] Ее совершенно не интересует загадочный красавец. Женевьев едва ли готова почувствовать хоть что-то, заколачивая любые эмоции глубоко внутри.
[indent] - Эва, разрешите представить вам виконта!, - голос «той самой компаньонки без имени» не искрится счастьем. Едва ли это была ее идея. Куда вероятнее, будучи представленная отцом она получила распоряжение непременно познакомить мужчину с подругой [ее отец, такой же безымянный как и она сама, не упускал возможности стать ближе к маркизу де Ла Бом], - Познакомьтесь, это будущая Герцогиня де Валуа, - намеренно подчеркнув статус, «компаньонка» пытается выбить конкурентку из поля интереса виконта. Женевьев еле сдерживает смех. Едва ли она могла стать угрозой.
[indent] - Очень приятно. Добро пожаловать в столицу. Как вы находите местное общество?, - Женевьев машинально выполняет формальности: легкий реверанс, протянутая рука, мимолетная улыбка, даже не стараясь сфокусироваться на лице мужчины. Вскоре его лицо исчезнет из ее памяти так же, как и десятки других, растворившись в череде балов, банкетов и встреч.
[indent] Пауза.
[indent] Легкое касание. До боли знакомый голос. Она не сразу осознает происходящее, поднимая глаза на мужчину, все еще мягко сжимающего в руке ее ладонь.

[indent] Не может быть.

.     .     .     .     .

[indent] Женевьев едва помнит тот вечер. Не без труда удержавшись на ногах, она чудом смогла соблюсти все формальности как можно скорее покинув зал. Сославшись на плохое самочувствие, не без помощи обеспокоенного жениха, она  добралась до кареты и вскоре оказалась в особняке, где первым делом ворвалась в кабинет отца, откинув все правила приличия.
[indent] Задыхаясь то ли от возмущения, то ли от чрезмерно туго затянутого корсета, она буквально набросилась на отца, чуть не опустившись до рукоприкладства. Обвиняя его в бесчестие, попытках нарушить договор, издевательстве над ее чувствами и желании испытать и без того надломленную душу, впервые с момента расставания с ним [имя Женевьев все еще боялась называть] она позволила себе заплакать. Отец же, выдержав надлежащую паузу сказал лишь то, что верит в ее благоразумие и рассчитывает, что она сможет сделать все правильно, сохранив баланс между любовью и миссией.

[indent] Эти слова эхом отбивались в ее голове, оставаясь непонятными. И лишь с годами, прокручивая в голове полный боли взгляд отца и то, как он в течении полугода пытался «воскресить» быстро угасающую душу, Женевьев поняла, как тяжело ему было принять это решение, поставив под угрозу все, ради чего они трудились более сотни лет.

.     .     .     .     .

[indent] Они виделись десятки раз. Едва ли общались или хоть как-то взаимодействовали вне рамок принятых в высшем обществе для совершенно незнакомых между собой людей. Кажется, один раз танцевали, вальсируя в полном молчании. Женевьев не спрашивала. Он не настаивал, принимая ее молчание за выбор, который не стоит подвергать сомнению. Она все так же пила вино, много смеялась, шутила, принимала знаки внимания и еле уловимые поцелуи от жениха, слушала сплетни о виконте, имя которого она теперь знала, снова пила и непревзойденно шутила. Женевьев буквально потеряла счет времени, утопая в светский мероприятиях, юбках с оборками, новых сплетнях, корсетах, балах-маскарадах и званых ужинах. Находясь в сознании, она как будто спала наяву, машинально повторяя отработанную месяцами схему. Ей не было сложно. Она делала так сотни и тысячи раз.

[indent] - Говорят, он хорошо целуется, - Женевьев не сразу улавливает суть, лениво поворачиваясь в сторону дочери барона [или графа, какая к черту разница], - и не только, - тихий смешок, подхваченный еще несколькими девицами, расположившимися в зоне отдыха в углу танцевального зала.
[indent] - Кто?, - она впервые поддает голос, до сего момента не встревая в разговоры о нем. Женевьев стоически держалась, с неподдельным энтузиазмом отдавая всю себя «семейному делу» ровно настолько, чтобы заставить беспокоиться даже отца. Впрочем, подобное рвение имело определенный успех. Свадьба была не за горами и судя по воодушевленному лицу Герцога, он с нетерпением ждал этого дня.
[indent] - Ну как же… - девушка загадочно улыбается, словно намерена сообщить величайшую тайну. Женевьев чувствует приступ тошноты, не желая слышать подробности. Резко встав, она машинально извиняется, быстро удаляясь из зоны сплетен.
[indent] - Леди Эва сегодня странная.
[indent] - Она просто скучает. Герцог вернется лишь на следующей неделе.
[indent] - Признаться, немного завидую.
[indent] - Тсс. Она услышит.

[indent] Быстрые шаги разносятся по пустынному коридору. К несчастью самой Женеве она не способна покинуть летнюю резиденцию графа [близкого друга ее отца] в которой обещала гостить до возвращения Герцога. На ходу опустошая бокал, она резко останавливается по пути к своей комнате, упершись взглядом в мужской силуэт. Склоняет голову на бок, раздумывая не привиделось ли ей. Молча поджимает губы, прежде чем осушить бокал до дна.

[indent] Говорят, он хорошо целуется.
[indent] В душе словно что-то обрывается.
[indent] Женевьев морщится, будто с нее сняли слой кожи.

[indent] Резко сорвавшись с места, она тянет его за руку, буквально запихивая  за угол в крыло отведенное  для нее на ближайшую неделю. Наложив защитную иллюзию, Женевьев действует хаотично: впивается пальцами в ткань мужской рубашки, бросает мимолетный взгляд на до боли знакомые лоб, нос, подбородок, старательно избегая глаз, чувствует уже родной запах, встает на цыпочки и неожиданно для самой себя впивается в его губы, лишь на мгновение потеряв самообладание. Чувствуя боль куда более страшную чем сотни ударов ножом и так же резко отстраняется. Женевьев обессилено закрывает глаза, уперевшись лбом в мужскую грудь:
[indent] - Это ведь не можешь быть ты.

Общего у Нелл со своим отцом больше, чем ей, вероятно, хотелось бы иметь: отражение глубочайшего недовольства на лице работает не хуже любого ДНК-теста — не то, что тут кто-то допускал сомнения, но наблюдение оказывается достаточно забавным, чтобы посвятить ему отдельную секунду-вторую.

Развернувшаяся композиция не богата на моменты, которые могут показаться смешными; сама концепция взаимодействия с очередным объектом драйденовской системой координат меня лично нихрена не веселит.

— В прошлый раз ты был в другой компании. Повышение получил?
— Что-то вроде.
— Странно. Я думала, хотя бы в ГОГ-4 придурков не берут.
— Тем обиднее, что один и тот же придурок задерживает тебя второй раз за год, не так ли?

Фырканье я расцениваю как объявление временного перемирия — или как пропавший интерес к этой перепалке; постукивающий по полу каблук позволяет допустить, что кое-кто умеет в примитивную оценку последствий. Допытывать её на этот счет я не собираюсь в том числе из соображений собственного душевного здоровья — так сказать, трезво оцениваю, кто кого тут переиграет и уничтожит. Ничего личного против Нелл не имею, но компенсировать таким образом ее нынешнее положение мне совсем неинтересно; морального удовлетворения или даже намека на него во мне, впрочем, тоже не наскребается — я бы не удивился чему-то подобному со своей стороны, но вместо этого задумчиво пялюсь то на неё, то на коллег в стороне; они пока явно придерживаются тактики «если мы на смотрим на проблему, значит ее нет»

Полагаю, моей идеальной действительностью остается все еще та, где некоторые плоскости друг с другом никогда не пересекаются.

Хорошо, что я привык к постоянному расхождению реальности и моих желаний.
Возможно, именно по этой причине мой список контактов еще не вычищен от некоторых имен.

Длинные гудки сменяются издевательски-вежливой констатацией, что абонент не может сейчас принять мой звонок.
На третий непринятый вызов я думаю, что абонент охуел.

Усмешка на лице Нелл, наблюдающей теперь за моими попытками дозвониться до Эдгара, душевному равновесию тоже не способствует.

Преобладающая часть меня допускает, что Драйдена действительно могло случайно прибить упавшим роялем — или что-то в этом духе — потому ответить быстро у него не получается. Оставшаяся, менее выраженная, предполагает, что дело может быть в другом — и это настолько не поддается критике, что я куда охотнее готов верить в осадки в виде музыкальных инструментов.

Снизить скорость нарастающего негодования это не помогает, как и легко узнаваемое раздражение в чужом голосе.
На секунду я даже теряюсь от возмущения.

— На кой хер тебе телефон, если до тебя никак не дозвониться? — Отвернуться от Нелл я благоразумно успеваю быстрее, чем меня собьет с толку ее веселящаяся физиономия.
Взгляды озадаченных коллег я игнорирую с куда большим успехом.

Где-то там до меня доходит, что я в очередной раз всем доказал, что дипломат из меня так себе.
Не вижу большой проблемы, пизды получать за это определенно тоже только мне.

..хотя если меня сейчас пошлют нахуй, то перед Нелл выйдет несколько неудобно, поэтому, пользуясь тем, что Эдгар все еще не положил трубку, я торопливо добавляю:

— У нас тут подозреваемая Элеонор Драйден.

Еще один тихий выдох, чтобы купировать раздражение до лучших времен.

— Ты был бы тут сейчас очень кстати.