[indent] Когда она все же обернулась, до боли знакомый корабль как раз покидал бухту, направляясь дальше, в бескрайнее море, что так сильно изменило ее жизнь за всего каких-то полгода. Морриган хотелось бы остаться там, на борту «Чешуи сирены» и позволить всему прочему миру просто быть. За свою жизнь она теряла так много и так многих, но там, в каюте, перекидываясь колкостями и шутками с Ризандом она будто бы… снова была собой. Снова была свободна и даже счастлива. Пока к ней не начали возвращаться воспоминания.
[indent] Воспоминания липкими щупальцами страха обвивали ее тело, заставляя просыпаться по ночам и лежать, невидящим взором вглядываясь в темные доски, пока картины ее прошлой жизни одна за другой вставали на места. Первым о ком она вспомнила был сын. Сын и та боль, что она так много лет носит в глубине своего сердца, вынужденная хранить тайну их родства. Быть может теперь, теперь когда она буквально смогла обмануть смерть у нее все же хватит смелости признаться ему. Признаться и вытерпеть новую волну боли от того, как он воспримет эту правду.
[indent] Но хуже всего было когда она вспомнила о своем кинжале. Кинжале Стража. Символе. Драгоценности. Верном друге, помощнике и защитнике. О самом ценном предмете из всех, коими она когда-то обладала и который умудрилась потерять. Злость и отчаяние отпечатались на ее лице глубокими складками в уголках губ и между бровей. Она практически потеряла аппетит и даже колкости ее потеряли прежнюю остроту и меткость. Без него она не вернется в Орден. Пусть лучше ее считают мертвой и однажды она действительно умрет, когда судьба сведет ее с темной душой, оказавшейся слишком сильной для стража, не обладающего кинжала. Так было с ее учителем. Так было с множеством тех, чьи имена она уже практически не помнила. Лучше она станет одной из них, чем навсегда похоронит себя в стенах Нентхолла, признанная отныне неспособной защищать и сражаться.
[indent] А потом он принес его для нее. Ризанд немыслимым, непостижимым и совершенно безумным способом нашел ее кинжал. Шок, неверие и радость ударили по ней так сильно, что… что возможно она сделала глупость, но в любом случае жалеть о содеянном не собиралась. Несколько дней она потратила на то, чтобы привести клинок в надлежащий вид после месяцев нахождения на морском дне. Несколько недель она заставляла Ризанда, Гейба, Фредерика и порой даже Лорелею с ее чарами тренироваться с ней, чтобы вернуть себе былую прыть. Чтобы мышцы вновь стали пригодны к битве, а разум действовал быстрее, чем осознание необходимых действий успевало окончательно сформироваться. Она вновь дышала полной грудью, вновь чувствовала себя… цельной. И теперь когда она встречалась взглядом с Ризандом ее глаза не напоминали мутные темные стекла, они сверкали и искрились от жизни.
[indent] О своем намерении вернуться она молчала. Молчала, хотя оба они понимали, что рано или поздно она заговорит об этом. И когда она произнесла эти слова в темноте его каюты, что за прошедшие месяцы успела привыкнуть называть своей, он лишь согласно кивнул, невольно чуть сильнее сжав свои длинные сильные пальцы, слегка причиняя ей боль. Но она смолчала о той боли, теперь знач гораздо больше. Зная каких усилий для него будет стоит отпустить ее. Снова. И она обещала ему, что вернется. Обещала ему это словами, прикосновениями, поцелуями и тишиной. Она вернется и он снова сможет дышать так же спокойно как сейчас.
[indent] Их прощание в Килманроке было кратким и Морриган твердо была намерена не оборачиваться, не смотреть на то как они уплывают. И все же обернулась. А затем решительно направилась в самое сердце города, приказав себе больше не отвлекаться.
[indent] Килманрок был крупным городом, столицей баронства, портом, в котором всегда можно было узнать последние новости, если уметь слушать. И Мурена умела. Она прятала лицо в тени теплого плаща, защищаясь от промозглого зимнего ветра. Она скрывалась в тени высоких зданий, прячась от слишком назойливых взглядов. И задавала правильные вопросы, чтобы в конце концов получить ответы от которого тонкие волоски на ее руках начали неприятно шевелиться.
[indent] Она могла бы сразу не теряя времени направиться в Нентхолл, где как она узнала магистры приказали как можно быстрее оказаться каждому из стражей, не имеющих другого приказа. Но вместо этого Морриган разыгрывает представление, подставляясь так глупо, что ей даже становится обидно, что местная стража купилась столь просто и оказывается за решеткой в местной тюрьме.
[indent] Чародеи в этих землях были не в почете и знал об этом каждый хоть слегка способный обходится без материнской юбки. К чародеям, наделенным талантом Стражей душ относились чуть лучше, но каждый хоть слегка думать знал, что терпение это имеет свои границы и в подавляющем большинстве случаев никто предпочитал не признавать очевидное, ставя клеймо и навсегда разрушая совсем еще юные судьбы. Она повидала таких немало и услышав то, о чем шептались на улицах не потратила и лишнего часа на принятие решения. В худшем случае ей придется признаться в своем провале. Еще одном. В лучшем она сможет сберечь ни в чем неповинные души.
[indent] Часы в камере тянулись отвратительно медленно, заставляя Морриган изнывать от скуки, злости и нетерпения. Она весьма быстро запомнила часы смены караула, часы обхода и раздачи скудной пищи. План ее и в этот раз был предельно прост и оттого лишь он и имел наибольшие шансы на осуществление.
[indent] Тонкие шпильки, спрятанные на теле и необнаруженные стражей осторожно нащупывают рычаги в замке, пока Мурена чутко прислушивается к любым звукам — шагам в коридорах, стонах и ругани из соседних камер, журчания столь характерного, что она предпочла бы не думать как скоро по коридору вновь поползут ароматы столь далекие от запаха морской воды и ветра. Как только она нащупывает и почти готова открыть замок — из одного из коридоров слышатся шаги и тихий разговор. Морриган ругается сквозь стиснутые зубы и быстро вынув свои орудия из замка прячет их в темных растрепавшихся за проведенное здесь время локоны и отходит к дальше стене, усаживаясь на худую лежанку из не слишком свежей соломы.
[indent] — Она держалась за обломок мачты,
Но лучше б уж явилась на метле.
И боцман, сплюнув, выругался смачно
Про женщину на корабле, — затягивает она не слишком громко одну из песенок, что так любили местные моряки, как делала каждый раз, перед приходом стражи.
[indent] Пропитанная пьяною водой,
На палубу легла шматком медузы.
В глазах команды молнией немой
Сверкали «поздравления» с обузой, — продолжает напевать она, слегка ухмыляясь, думая о команде оставленного ею судна и том, как подозрительно сильно это описание походило на то как она впервые оказалась на их палубе, продолжая внимательно вглядываться в небольшое зарешеченное окошко на двери камеры, чтобы не пропустить момент, когда стража пройдет мимо.
[indent] Продолжая напевать куплеты она слышит как кто-то приближается к ее камере и заглядывает внутрь, встречаясь с ней взглядом. От изумления Морриган почти путает слова, а после и вовсе замолкает. Чтобы смачно выругаться, когда столь знакомый ей юноша с равнодушным видом сообщает кому-то, что это «не та, кто им нужен».
[indent] — Итан, чтобы тобой подавилась акула, Харгрейв! А ну верни сюда свою грязную задницу мальчишка и немедленно ответь какого кракена ты тут забыл?! — практически рычит она, стремительно прыгая к двери и вцепляясь пальцами в слегка ржавые прутья, стараясь выглянуть в коридор.
[indent] — Джемайма? Что вы… ладно не важно. Как и ваши вопросы. Слушай меня, девочка. В этой тюрьме держат как минимум одну девушку с нашим Талантом. Совсем юную и очевидно не обученную. Вытащи меня и давайте как можно быстрее найдем ее. Судя по тому, что я успела узнать, участь что уготовило ей Братство не слишком завидная даже по меркам обглоданных мальками костей, — Морриган ловит взгляд девушки и не дожидаясь ее реакции в два быстрых шага возвращается к своей лежанке, ловко подцепляет пальцами один из расшатанных камней и вынимает из допотопного тайника свой кинжал, что еще вчера ей принесли как и обещали местные агенты Ордена, что регулярно помогают страже обслуживать узников.
[indent] — Гаррет… с вами? — все же спрашивает она, заставляя свой голос звучать ровно и сама не зная на какой из ответов рассчитывает больше.

Ей было легко и просто вспомнить черты его лица, утренние привычки, потрёпанные обложки любимых стихотворных сборников, в каких выражениях он читал каждый. Сабина никогда ничего не забывала — моменты жизни ясно и чётко отпечатывались в её памяти в мельчайших деталях. Это помогало в учёбе — на грозные увесистые талмуды она тратила часы вместо дней, в отличие от прочих юных чародеев, но, как дело доходило до бывших любовников, талант оборачивался против хозяйки. Сабина часто слышала поговорки о том, что время лечит и стирает образы, успевшие стать родными. Спустя год ты забываешь их голоса, цвет глаз, походку, а через пять лет они маячат размытым фантомом, съеденным небом мороком. В таком изъяне ума была своя особая прелесть, недоступная ей. Сабина могла без заминки перечислить в точной последовательности блюда, что Роланд заказывал на обед в портовом кабаке Дамани, или как Зейн, бахвалясь и игриво покачивая шамширом, подначивал эйсгартского друга на дуэль. Но забыть не могла. Пески времени оказались к ней беспощадны.

На лбу у Роланда появилось больше морщин. Тогда, давно, Сабина познакомилась с жаждущим подвигов молодым рыцарем, а теперь на неё избегал смотреть страж — внимательный и напряжённый, готовый встретить опасность за кустом дёрена у поворота. Он не стал здороваться, и Сабина сочла это допустимым. Ничто не обязывало его отнестись к ней с теплом — или же с добрым расположением.

И всё-таки жизнь столкнула их вновь у нетанунского леса.

— О чём говорит господин Монтанье? — требовательным тоном обратилась Сабина к господину Жальдошу. Палантин, скупо расшитый простым морским узором, покоился на плечах. — Вы солгали?

Господин Жальдош выгнул правую бровь, затем — левую, а после насупился. Слова чародейки его задели.

— Что за вздор, госпожа! Какая цветастая чушь, вопиющие обвинения. Вы оба были приглашены нашей гостеприимной Деревней, — и он демонстративно развёл руками, описывая круг, — помочь нам справиться с горестными злосчастиями. А именно — лесной скотиной и бляд... гнусными ворами. О, Рональд, вы даже не подозреваете, с чем мы столкнулись! Помяните слова старого стеклодела — без чародеев здесь не обойтись. А мы, несчастные жертвы, вдвойне тратимся... Последние гроши отдаём за спокойный сон...

Господин Жальдош выудил из-за пазухи мятый платок и промокнул блестящий от пота лоб. Сабина переминалась с ноги на ногу. Всё это решительно ей не нравилось. Она приехала сюда по приглашению старых друзей отца, корабелов Бекешей, обеспечить безопасность вальдгласу и хрусталю за приличную плату. В походной сумке покоились ждущие своего часа чертежи для ловушек, которые ей уже не терпелось опробовать. Речи о капкане для тёмных душ в письме не было. Господин Жальдош словно прочёл её мысли.

— И я вам писал, — беззлобно, но весьма настойчиво нажал он, — что вас будет ожидать один нюанс, сущий пустяк — проблемка, с которой без вас нам ну никак не справиться.

Сабина могла процитировать ту приписку по памяти. Господин Жальдош не врал. В ней он действительно в пространных и затейливых фразах упоминал некое препятствие, которое, быть может, пробудит интерес в госпоже. Что-то в его голосе настораживало — в таких тонах к Сабине обращался наставник, когда задавал особенно хитроумную загадку.

— Ну же, — господин Жальдош хлопнул в ладоши. — Наш почётный гость прав! Хватит попусту оставлять муравьиные следы. Вам надо поговорить с Вилмошем... он видел всего поболе. Его мать, должно быть, поставила кофейник. Игбоорский кофе с бычьей кровью! Есть ли лакомство лучше для бесед? Но, — господин Жальдош перешёл на шёпот, — не будьте строги с Вилмошем. Малёк чего только не натерпелся. Такая тяжесть на сердце. В путь!

Справиться его с напором возможным не представлялось. К стоявшему у колодца дома господин Жальдош зашагал бодро, насвистывая известную маруанскую народную песенку — что-то о моряках, русалках, пучине и несчастной любви. Хабаш страшно любил бормотать этот незатейливый мотив под нос. Плащ волочился по мокрой от росы траве, везде попадались коряги и недозрелые жёлуди. Неприлично было вот так вот идти и молчать, поэтому Сабина спешно вспомнила все материнские советы о ведении светских бесед.

— Ты постарел, — обратилась она к Роланду.

Впрочем, они все старели.

Влажный эйсгартский июнь осточертел Мордекаю еще тогда, когда он о нем услышал. Услышал он о нем лет восемьдесят назад, и с тех самых пор и пытался забыть. Безуспешно. Помятая тяжелыми каплями зелень, избитый градом скот, вечно сгорбленные жители этого богами забытого королевства — все это вызывало у чародея желание закопаться как можно глубже, выпить как можно больше алкоголя и облапать как можно больше фигуристых девиц. Желательно, не лившись при этом обеих рук.

Мордекай перевел взгляд на Уинну и поежился, словно та вот-вот услышит его мысли и схватится за клинок. Впрочем, он был почти уверен, что такие магические фокусы не входили в арсенал его спутницы. И это “почти” не давало ему расслабиться точно так же, как холодный ветер, полоскавший лицо грязными каплями июньского дождя.

Именно поэтому, когда на горизонте замаячил приветливый свет дорожной лампы местного трактира, Мордекай не сдержал радостного смешка.

— Смотри-ка, Уинна. Сразу навевает теплые воспоминания о родительском доме, а? Все эти ужины с матушкой при потусших свечах, мягкое, едва ли прожарившееся мясо мистера Хрюнделя… — какое-то время на лице чародея царствовала теплая, чуть ли не мечтательная улыбка, но затем ее вдруг накрыла хмурая тень. Он покосился на спутницу, понимая, что привычно взболтнул лишнего, и быстро прокашлялся. — А впрочем, забудь. Мы почти на месте.

Оставив коней на привязи, Мордекай не без труда толкнул массивную деревянную дверь трактира, и царившая внутри атмосфера праздника захватила его с головой. Бесчисленная толпа одновременно пьяных и полупьяных людей кружилась в хаотичных танцах, бодрая, веселая музыка отскакивала от деревянных стен широкого помещения и только две совершенно разные фигуры на высоких стульях во главе четырех выставленных рядом столов отличались от других — жених и невеста. Или, быть может, уже муж и жена.

Тонкая, светловолосая девчушка лет семнадцати с известным Мордекаю видом угасающей любви к жизни в глазах и глупый, неприятного вида рыжий боров трижды старше своей невесты.

Вошедшие на этот праздник жизни Мордекай и Уинна, пересекшие грязную дорогу в глубинке Эйсгарта под проливным дождем, выглядели как пришельцы из другого мира или самые настоящие монстры, из-за которых кто-то в толпе вот-вот призовет на помощь сильдов.

Как только они вошли, вся эта толпа, наповинавшая скорее бурную вспенившуюся реку, чем сборище обычных людей, резко остановилась и перевела взгляд, все еще коллективный и оттого довольно страшный, на новых гостей.

Нависла неловкая пауза. Мордекай посмотрел на Уинну, выражая полнейшее изумление, а затем неуверенно взял крупную кружку с медовухой у смотревшего на него старика и, что было сил, закричал:

— За молодоженов!

Толпа радостно подхватила заданное настроение и радостно заверещала, безмолвно принимая гостей в их чудное общество.

— Меня об этом не предупреждали, — начал оправдываться Мордекай перед Уинной, как только отвел ее в более тихий угол трясущегося от танцев трактира на вынужденное совещание. — Связной клялся, что Волдред точно будет здесь именно сегодня. Говорил, что ублюдка будет легко разговорить, ведь он окажется в приятном расположении духа. И теперь я понимаю, откуда была эта уверенность.

Чародей кивнул в сторону только что рыгнувшего в бокал молодожена и скривился.

— Знакомься — Волдред. Информатор Гарпий собственной персоной.

Ей было легко и просто вспомнить черты его лица, утренние привычки, потрёпанные обложки любимых стихотворных сборников, в каких выражениях он читал каждый. Сабина никогда ничего не забывала — моменты жизни ясно и чётко отпечатывались в её памяти в мельчайших деталях. Это помогало в учёбе — на грозные увесистые талмуды она тратила часы вместо дней, в отличие от прочих юных чародеев, но, как дело доходило до бывших любовников, талант оборачивался против хозяйки. Сабина часто слышала поговорки о том, что время лечит и стирает образы, успевшие стать родными. Спустя год ты забываешь их голоса, цвет глаз, походку, а через пять лет они маячат размытым фантомом, съеденным небом мороком. В таком изъяне ума была своя особая прелесть, недоступная ей. Сабина могла без заминки перечислить в точной последовательности блюда, что Роланд заказывал на обед в портовом кабаке Дамани, или как Зейн, бахвалясь и игриво покачивая шамширом, подначивал эйсгартского друга на дуэль. Но забыть не могла. Пески времени оказались к ней беспощадны.

На лбу у Роланда появилось больше морщин. Тогда, давно, Сабина познакомилась с жаждущим подвигов молодым рыцарем, а теперь на неё избегал смотреть страж — внимательный и напряжённый, готовый встретить опасность за кустом дёрена у поворота. Он не стал здороваться, и Сабина сочла это допустимым. Ничто не обязывало его отнестись к ней с теплом — или же с добрым расположением.

И всё-таки жизнь столкнула их вновь у нетанунского леса.

— О чём говорит господин Монтанье? — требовательным тоном обратилась Сабина к господину Жальдошу. Палантин, скупо расшитый простым морским узором, покоился на плечах. — Вы солгали?

Господин Жальдош выгнул правую бровь, затем — левую, а после насупился. Слова чародейки его задели.

— Что за вздор, госпожа! Какая цветастая чушь, вопиющие обвинения. Вы оба были приглашены нашей гостеприимной Деревней, — и он демонстративно развёл руками, описывая круг, — помочь нам справиться с горестными злосчастиями. А именно — лесной скотиной и бляд... гнусными ворами. О, Рональд, вы даже не подозреваете, с чем мы столкнулись! Помяните слова старого стеклодела — без чародеев здесь не обойтись. А мы, несчастные жертвы, вдвойне тратимся... Последние гроши отдаём за спокойный сон...

Господин Жальдош выудил из-за пазухи мятый платок и промокнул блестящий от пота лоб. Сабина переминалась с ноги на ногу. Всё это решительно ей не нравилось. Она приехала сюда по приглашению старых друзей отца, корабелов Бекешей, обеспечить безопасность вальдгласу и хрусталю за приличную плату. В походной сумке покоились ждущие своего часа чертежи для ловушек, которые ей уже не терпелось опробовать. Речи о капкане для тёмных душ в письме не было. Господин Жальдош словно прочёл её мысли.

— И я вам писал, — беззлобно, но весьма настойчиво нажал он, — что вас будет ожидать один нюанс, сущий пустяк — проблемка, с которой без вас нам ну никак не справиться.

Сабина могла процитировать ту приписку по памяти. Господин Жальдош не врал. В ней он действительно в пространных и затейливых фразах упоминал некое препятствие, которое, быть может, пробудит интерес в госпоже. Что-то в его голосе настораживало — в таких тонах к Сабине обращался наставник, когда задавал особенно хитроумную загадку.

— Ну же, — господин Жальдош хлопнул в ладоши. — Наш почётный гость прав! Хватит попусту оставлять муравьиные следы. Вам надо поговорить с Вилмошем... он видел всего поболе. Его мать, должно быть, поставила кофейник. Игбоорский кофе с бычьей кровью! Есть ли лакомство лучше для бесед? Но, — господин Жальдош перешёл на шёпот, — не будьте строги с Вилмошем. Малёк чего только не натерпелся. Такая тяжесть на сердце. В путь!

Справиться его с напором возможным не представлялось. К стоявшему у колодца дома господин Жальдош зашагал бодро, насвистывая известную маруанскую народную песенку — что-то о моряках, русалках, пучине и несчастной любви. Хабаш страшно любил бормотать этот незатейливый мотив под нос. Плащ волочился по мокрой от росы траве, везде попадались коряги и недозрелые жёлуди. Неприлично было вот так вот идти и молчать, поэтому Сабина спешно вспомнила все материнские советы о ведении светских бесед.

— Ты постарел, — обратилась она к Роланду.

Впрочем, они все старели.

♬ scars in the evening sky /// ♬ they’re still fighting

Карту расстелили по всей длине стола. Реками бурлили чернила — жёлтые, синие, фиолетовые, зелёные, красные. Вырастали в мосты, башни, жилые кварталы, покинутые деревни, разорённые города, разбомблённые бункеры. На юго-западе, в двух клетках от Остстеллингверфа, мерцали оранжевые искорки, вились спиралями и манили. Для генералов, склонившихся над живой картой, такие искры были меньше комара, их смахивали с манжет как надоедливых букашек. Масштабом карты выбрали один к десяти тысячам. Каждая такая искра убивала сто людей, сто гражданских. Минимум. Как правило.

Генерал-майор пожал руку бригадиру Линнесу. В темноте палатки Финеасу приходилось щуриться, чтобы разглядеть погоны. Он помнил Линнеса ещё со времён своей стажировки в Ингольштадте. Война принесла Линнесу столько отличительных знаков, что болели глаза.

По лагерю ходили слухи о приезде фельдмаршала. Дескать, его благородие лично собиралось проверить приготовления и лично пожать руку Финеасу. Интересно, придётся потом её отсекать секирой? Устроят боевики ей похороны или выставят на всеобщее обозрение, будут целовать перед битвой, как амулет, священный артефакт невиданной силы?

Финеас потёр метку на плече и поморщился. После последней попытки пересечь черту лагеря она болела уже реже, но ожог остался. Письма ему всё так же отправлять не давали, телеграммы отслеживали. Лоснящийся восторгом Линнес направился к нему, поросячье лицо было заляпано воодушевлением.

Над безмятежной картой плавно скользили дирижабли. Двадцать четвёртый батальон застыл у кранов Чёрной реки, готовился к заполнению. Линнес продолжал восторженно вещать об успехах и достижениях, Финеас сухо кивал и пропускал мимо ушей. Ему было достаточно на грязь смотреть и быть её частью, не хватало ещё и слушать.

Раньше ему нравилось просыпаться с дроздами, но в здешних краях птицы давно перестали петь. На самом деле, птицы больше вообще не пели.

— Вы подозревали, во что выльется ваше изобретение, лейтенант?

Финеас молчал, делая вид, что заинтересован картой. Это было правдой, почти — сорок пятый батальон запутался в мачтах и такелажах Затонувшего квартала. Было бы забавно наблюдать за ними там, с гиперболоидной башни — как неторопливые дирижабли заваливались на бок и сбивались с курса корма-корма-правый борт. Запутывались в якорных цепях и скрежетали.

Финеас бывал в Затонувшем квартале. Там он познакомился с «Бисмарком» — самым большим кораблём в квартале, самым большим, который ему доводилось видеть. Финеасу нравилось заниматься чертежами напротив чего-то такого величественного и вечного. Потерянного, но неприступного.

Это было очень давно.

— Нет, бригадир Линнес. Я редко думал о великом будущем своих изобретений.

Нет, не подозревал. Не думал. Был глупым наивным мальчишкой и мечтал — о прогрессе, возможностях. О спасённых жизнях.

О равенстве.

Проекции дирижаблей двадцать четвёртого батальона двинулись с места заправки, мимо уродливого масляного пятна — Кракенова озера.

Линнес улыбнулся ему почти сочувственно, так, как улыбались палачи висельникам за минуту до казни. Вальяжно похлопал по плечу. На левой стороне его мундира красовался герб: лев, единорог, кентавр, щит и корона, проткнутая розами, клевером и чертополохом. Линнес был среди старших офицеров, выступавших за изменение герба. Повторял, что земли Империи теперь слишком обширны, и нужно подчеркнуть масштаб чем-то другим. Упразднить местечковые гербы графств и пронумеровать их. Переделать карты, а старые архивы уничтожить, оставив парочку экземпляров для музеев.

Варварский модернизм.

— Вам уже пора обедать, Финеас, — Линнес не стал убирать руку с плеча, — я провожу вас в столовую.

Финеас не сразу понял, что это ловко поставленный капкан, манёвр. Он уже отвык считать своё положение ловушкой, это не было корректным. Ловушка оставалась ловушкой, пока ты о ней не знал, а если узнавал — значит, перед тобой ставили задачу, требующую решения. Когда-то Финеас фатально просчитался в расчётах, и теперь целыми днями их исправлял. Не был готов браться за новые проекты.

По ночам не оставалось времени — ему снились ожившие трупы гражданских. В его голове, они вгрызались друг другу в глотки, искали живую плоть, но не находили — всё вокруг было мёртвым.

Офицеры столпились у карты, и кто-то ликующе воскликнул. Финеас дёрнулся, но железная хватка бригадира не позволила ему вырваться.

— Что там происходит? — спросил он, чувствуя, как его голос осип. — Что?!

В палатке командования было слишком темно. Керосиновые лампы не давали разглядеть, что творилось на карте.

— Пусти его, Шеймус, — засмеялся полковник Уэбб, — мальчишка должен стать свидетелем своего триумфа!

Ноги превратились в хлопок и слушаться отказывались. Финеас кое-как добрался до стола и вцепился пальцами в спинку лакированного стула. Двадцать четвёртый батальон остановился над Западной Европой. Финеас узнал русло Эльбы и побледнел. Это было почти смешно, если не иронично — бледность его лицу была чужда.

— Дезертиры обосновались в заброшенном здании вокзала, — пояснил полковник, — обложили его защитными чарами, тройным куполом. Глупцы. Нет такой защиты, что справилась бы с твоим оружием, Финеас. Через десять секунд... для них всё закончится. Пять... три... две...

Нет.

Над гладкой поверхностью бумажной земли ярко вспыхнул оранжевый фейерверк искр.