Детство и Юность (1989-2007)
Идель родилась в Лос-Анджелеса. Её отец, Дэниел Мэйсон, был успешным адвокатом, а мать, Эвелин Мэйсон, занималась благотворительностью. С самого раннего возраста Идель росла в атмосфере достатка, но не избалованности. Родители всегда подчеркивали важность образования, самодисциплины и достижения целей.
Идель была смышленым и любознательным ребенком. Она демонстрировала аналитический склад ума и природную склонность к лидерству. В школе она была отличницей, активно участвовала в дебатах, возглавляла школьный клуб программирования и всегда стремилась быть первой. Ей не нравилось, когда ей указывали, что делать; она предпочитала сама задавать тон. В юности Идель начала увлекаться технологиями, проводя часы за компьютером, разбираясь в программном обеспечении и изучая принципы работы сетей. Это увлечение, хоть и не вполне традиционное для девушки из её круга, было одобрено родителями, которые видели в этом потенциал.
Несмотря на кажущееся благополучие, Идель всегда чувствовала внутреннее стремление к чему-то иному, выходящему за рамки привычного образа жизни её семьи. Ей не хотелось быть просто "дочерью Мэйсонов", она жаждала создавать свою собственную историю, свою империю.

Годы в Университете (2007-2011)
После окончания элитной частной школы в Лос-Анджелесе, Идель поступила в один из ведущих университетов на Западном побережье, выбрав специальность "Информационные технологии и бизнес-аналитика". Это был смелый выбор, который отражал её амбиции и желание совместить глубокие технические знания с управленческими навыками.
В университете Идель училась прилежно, но не была "зубрилой". Она активно участвовала в студенческих проектах, часто беря на себя роль руководителя команды. Её природный авторитет и умение организовать работу быстро выделили её среди сверстников. Она закончила университет с отличием, получив степень бакалавра, а затем и магистра, сосредоточившись на кибербезопасности и системном управлении.
Именно в университетские годы она начала формировать свой круг общения, в который входили не только дети "золотой молодежи", но и талантливые, амбициозные люди из разных слоев общества, с которыми она могла обмениваться идеями и строить планы на будущее.

Карьера (2011-2022)
Сразу после окончания университета, Идель быстро начала подниматься по карьерной лестнице. Её выдающиеся знания в области ИТ, помноженные на острый ум и управленческие навыки, сделали её ценным сотрудником. Она начала работать в крупном финансовом учреждении, постепенно продвигаясь от младшего аналитика до ИТ-директора (Chief Information Officer - CIO).
На этой должности Идель отвечала за всю ИТ-инфраструктуру банка, обеспечивала безопасность данных и внедряла инновационные технологии. Она руководила большими командами, принимала стратегические решения и обладала огромным влиянием. Этот период стал кульминацией её профессиональной реализации: она была на пике, привыкла к абсолютному контролю, к тому, что её приказы исполняются беспрекословно, и к тому, что её мнение является решающим. Она построила репутацию жесткого, но справедливого руководителя, способного решить любую задачу.

Брак и Развод (2015-2021)
В 2015 году Идель вышла замуж за Маркуса Торнтона, перспективного юриста из известной семьи. Их брак выглядел идеальным со стороны: оба успешные, амбициозные, красивые. Однако их отношения были скорее партнерством, чем страстным союзом. Маркус ценил её ум и статус, Идель – его стабильность и положение. Но в их отношениях всегда чувствовалось соперничество, которое не позволяло Идель по-настоящему отпустить контроль. Они не были готовы уступать друг другу, и это привело к постепенному охлаждению.
К 2021 году стало очевидно, что их пути расходятся. Развод прошел без громких скандалов, но был тяжелым для Идель. Отчасти из-за осознания того, что даже в личной жизни она не смогла до конца сбросить свою "корону" и быть просто женщиной, а не руководителем. Детей у них не было, что ещё больше подчеркнуло их обособленность.

с 2021 года по настоящее время
предстоит решить

Марта оставила за спиной сад, голоса, и тонкую тень кулона, что, казалось, всё ещё висела перед её глазами. Пройдя по коридору, она не сразу свернула в детскую. Остановилась в столовой, положила ладони на резную спинку стула и опустила голову. Внутри всё сжалось — то ли от холода, то ли от отвращения. К себе. К тому, как легко она снова прогнулась под этим вежливым взглядом, который обещал нежность, но только при посторонних. Она помнит тот день, когда позволила вежливости мужа стать орудием унижения. Она сама допустила это. Позволила.

Она не плакала. Ей не хотелось плакать потому, что он не стоил её слёз.

Господи, кулон.

Марте не нужно было подтверждений. Женская интуиция, закалённая годами молчаливой тревоги, не ошибалась. И теперь, когда деталь обрела форму — точную, видимую, холодную, — всё стало слишком просто. Не больно. Нет. Стыдно.

Стыдно, что она — жена. Стыдно, что пригласила. Стыдно, что не знала.

Она подошла к зеркалу, висевшему в углу столовой, посмотрела в него. Увидела женщину в васильковом платье, собранную, гладко причёсанную, с идеально нарисованной улыбкой. Чужую. Женщину, в которую она превращалась в присутствии мужа. «Ты держишься достойно», — хрипло прошептала отражению, и от этих слов стало тошно.

Марта направилась в детскую. Ванесса уже сидела в ванной, болтая ногами в тёплой воде, её смех доносился сквозь приоткрытую дверь. Няня мыла ей волосы, и девочка, хихикая, рассказывала про ящерицу. На мгновение Марта позволила себе задержаться в дверях, облокотившись о косяк. Ванесса — её спасение. Единственная, кто не лгал, не носил масок, не играл. Ради неё она ещё оставалась здесь. Ради неё — и ради какого-то призрака достоинства, которое ещё можно сохранить.

Когда няня ушла, Марта сама умыла дочке щёки, смыла с кожи следы песка и земли. Потом, завернув ребёнка в тёплое полотенце, прижалась щекой к её голове. Словно заряжалась. Словно искала в этом объятии доказательство: нет, ты не призрак. Ты — мать. Ты — человек. Ты — женщина. И ты достойна большего, чем это.

Ванесса быстро уснула, как только умеют маленькие дети. Марта сидела рядом на краешке кровати, гладя её по спине, пока дыхание дочери не стало ровным. Потом встала, медленно прошла обратно через коридор и остановилась у окна в своей спальне. Сад был залит мягким послеполуденным светом.

Татьяна. От неё веяло холодом риска, которого Марта всегда избегала. Это не была ненависть — нет, с Татьяной у неё не было личного счёта. Это было почти восхищение. Почти зависть. Почти страх. Потому что Татьяна могла разрушить всё — и не моргнуть.

Марта вздохнула. Она не верила в сцены ревности. Она не верила в скандалы. Но знала одно — с этого дня что-то изменилось. Не в браке. Не в муже. В ней самой. Что-то незаметное, но уже не обратимое. Она знала теперь: из этого сада, из этого дома, из самой себя — она начнёт уходить. Медленно. Тихо. Но навсегда. Она изменится. Не ради кого-то, а ради самой себя. Для Нессы. Дочь должна видеть перед собой достойный образ матери. Она заставит Ротштейна считаться с собой.

---

Её шаги были лёгкими, плечи — чуть выше, чем обычно. Взгляд — безупречно собранный. Ни в одной черте лица не читалось, что десять минут назад она увидела истинное лицо званой знакомой и собственного мужа. Тень Марты осталась внутри дома, а в сад вернулась хозяйка — вежливая, гостеприимная, настоящая леди.

— Прошу прощения, — сказала она, легко улыбаясь, будто только что отлучалась по какому-то пустяковому делу. — Ванесса требует внимания, иначе не заснёт. А дневной сон — важная часть расписания. Думаю, все матери в этом меня поймут.

Она посмотрела на Татьяну, добавила:
— У нас ещё есть немного времени до заката. Вы ведь хотели увидеть оранжерею?

Не дожидаясь ответа, Марта сделала шаг в сторону дорожки, ведущей через ухоженные клумбы к стеклянной галерее, переливающейся в последних лучах уходящего солнца.

— Некоторые из них цветут только один день. Некоторые вообще не цветут в наших условиях, но я всё равно не сдаюсь. — Голос её был спокоен, почти обыденный. — Орхидеи — особые существа. Им нужно почти всё: правильная температура, влажность, полив, свет, покой… Но главное — время. Много времени. Они не торопятся цвести, капризные существа.

Она толкнула стеклянную дверь и впустила гостью внутрь.

Тепло, чуть влажно. Ароматы — едва уловимые, но опьяняющие. Вдоль стен — ряды редких сортов, многие с табличками на латинском. Цветы — как живые драгоценности. Здесь Марта оживала иначе. Без театра. Без маски. Только здесь она могла быть… почти собой.

— Это — моя слабость. А может, моя защита. Не знаю.

Миссис Ротштейн повернулась к Татьяне, её улыбка была всё такой же лёгкой. Но глаза — внимательные. В них было нечто странное: спокойствие и бдительность, как у кошки, охраняющей своё логово.

— Орхидеи, как и женщины, не выносят фальши, — добавила она. — Стоит им почувствовать, что их обманули — и они закрываются. Навсегда. — сказала она, глядя прямо на Татьяну. Голос по-прежнему мягкий. Но оттенок появился. Как нота, которую не спутаешь ни с чем — тихое, безобидное «я всё понимаю».

Она сделала несколько шагов вглубь, не дожидаясь реакции. Пусть Татьяна решит сама — хочет ли она идти следом. Пусть сама почувствует, на чью территорию зашла. Марте хотелось только одного — чтобы Дитковските поняла — её не получится дурачить и водить за нос как глупую девочку. Она женщина с которой придется считаться. Пускай неверный муж и нашел утешение в обществе блондинки — он все равно будет возвращаться к Марте, даже если просто для вида. А не в этом ли она победила соперницу изначально?